Жизнь за МКАДом: Западная Сибирь

Новосибирск — Тюмень — Сургут — Тазовский — Югорск

Центральная Россия — это Западная Сибирь. По горизонтали ее пересекает автодорога "Иртыш", стратегическая артерия страны, а на Крайний север уходит тупиковый "Сибирский коридор". Там царят сотни километров однотипного пейзажа — заболоченная лесостепь, полная воды тайга и продуваемая ветрами тундра, где бродят бурые медведи. И большие города, в которые уезжают люди за достатком: Новосибирск, Тюмень и Сургут. Бесхозные поля сменяются посадками карликовой кукурузы, а наличие или отсутствие нефти и газа в земле определяют уровень жизни. Объединяет все это — раздражение сибиряков от Москвы.

Барабинский забег

Сибирь — это летняя жара и зимняя стужа. В первых днях августа в Новосибирске даже чересчур печет. Асфальт превращает тридцать с бонусом градусов в нечто более дискомфортное; пенсионеры хватают воздух ртом в автобусах и принимают лекарства. Впрочем, в метрополии, а Сибирь — это колониальная территория "москалей", как тут зовут Москву, жара переносится хуже: там влажнее, здесь — суше. Мне автостопом в сторону столицы; впереди — депрессивный Урал, и нефтегазовая тундра между Енисеем и Обью, откуда правительство черпает основные деньги.

В автобусе, что уходит в загородный рейс в аэропорт Толмачево, два человека туристического вида. На красивой и высокой девушке 95-ти литровый рюкзак "Юкон" от "Nova Tour" — эти россияне делают плоховатые рюкзаки, и спина сибирячки пошатывается. У меня же, позади месячное путешествие по Алтаю, потрескавшиеся от высокогорья пальцы, и шок от городской суеты. Она скоро улетит на самолете на Камчатку, я стану на выезде из новосибирского спутника — города Оби, и начну ловить фуры. Я никогда не летал на самолетах.

Звезда по имени Солнце уже не так печет мне голову, а грузовики проносятся, не тормозя; легковушки я стесняюсь стопить — большой рюкзак. Зачем-то на обочину съезжает автобус и сигналит. Заглядываю в дверь — пустой. Водитель часто подбирает вольных путешественников с пустыми карманами. Чудо китайского автопрома, которым он управляет, стоит десять миллионов рублей; Россия — добывающая страна, и свои комфортабельные автобусы выпускать не торопится. Жаль, но через 15 километров мне выходить, и я три часа торчу на подъезде к селу Прокудское. 6 августа 2017 года — это воскресенье, неподходящий день недели для автостопа. Сочтя себя неудачником, плетусь в темноте пару километров к селу, где пребольно натыкаюсь лбом на остановку, в которой затем ужинаю и моюсь.

Рывок на пару десятков километров — работники автосервиса возвращаются домой на микроавтобусе "Ford". Как и многие жители районов, они ищут работу ближе к городу — там, где им заплатят хотя бы 30-40 тысяч рублей в месяц. Присутствие рядом мегаполиса Новосибирска не ощущается — заболоченная Барабинская лесостепь, редкие деревни, окутанные туманом озера, немногочисленные кафе и заправки, повороты в населённые пункты, не отягощённые фонарями, а телефон теряет сигнал.

"Не останавливаются, потому что автостопщики задолбали, вся дорога в них!" — писающий водитель хлебовозки как-то неприветлив. "У тебя носки чистые? Тогда залезай — я разутый езжу!" — соглашается, все-таки, он. Сергей, как и многие ветераны ВДВ, недавно крепко отпраздновал профессиональный день 2 августа. Он доставляет в Барабинск хлеб за три сотни километров, из Новосибирска. Неужели в тридцатитысячном городе нет пекарни? Есть, но магазинам нужно разнообразие товара, так что перевозчики жгут бензин, а покупатели берут недешевые батоны.

До Барабинска остается полсотни километров, и хлебовозчик, после воспоминаний о работе на якутских стройках, устраивается поспать с часок; работает он по ночам. Я же кормлю злых сибирских комаров на заправке у деревни Кожурлы. В 2014 году, во время эпопеи с Маршем за федерализацию Сибири, мы с подругой ночевали тут в палатке — утром была феноменально дешевая и вкусная еда в кафе. Ностальгия. Водитель же, оторвал голову от подушки спустя три часа; проносящиеся фуры с узбекскими и казахскими номерами не обращали на меня внимания.

Омская пыль

Тысяча и пятьдесят километров, и сразу — все на ижевской фуре "Volvo": от Барабинска до Тюмени. Андрей — велотурист, и мы долго спорим о туристическом снаряжении: мой 85-ти литровый рюкзак "Deuter", он оценивает как излишне переполненный. Обычно водители задают нелогичные вопросы — что я ем в пути и горах. Он же, из фанатичных дальнобойщиков, для которых работа — это не только солидная по российским меркам зарплата в 50-70 тысяч рублей, но и открытие мира: "Когда получил первый рейс до Владивостока — так обрадовался! Горные серпантины, тягуны, тайга. Осень — первый снег. Испытываешь себя. Но два раза съездил — уже неинтересно, новый маршрут хочется. Ходил в Усть-Кут, работал в Салехарде, был в Чечне". Его родной Ижевск имеет славу бандитского, в прошлом, города.

Бессонная ночь сказывается, и мы еще не минуем Омск, как я проваливаюсь в сон. Визуально я ничего не теряю: сказать, что окрестности трассы вгоняют в уныние — попасть в точку. Береза, тополь и болото. Когда я приспускал окно, в кабину врывался запах тухлой воды с болот. Окрестные деревни располагались по их краям. Леса стояли в болотах. Даже опоры электролиний торчали из воды. В редких местах — сельхозугодия. А когда фуру заправляли на заправке, ветер из Казахстана стегал лицо песком. В эти часы в голову меньше всего приходят мысли, что Омск имел статус столицы республиканской России, контролируемой правительством адмирала Колчака, которого в Сибири так же не любят, как и кровожадных идиотов-большевиков: белый режим беглых чиновников и офицеров, из европейской России, был лют к сибирякам.

Впрочем, отрезок Омск–Новосибирск "любят дальнобойщики — прямая дорога". Омск, мне уже более или менее знаком по многочисленным экскурсиям к востоку от Урала: я ночевал в городе, и в его окрестностях. Омичи не очень-то тепло отзываются о "родимом болоте", где немилосердные степные морозы сменяет мучительное лето. Из 2 миллионов жителей области, 1,2 миллиона живут в городе, давшем миру музыканта-философа Егора Летова и "Гражданскую оборону". Крупная промышленность города, как "Омский нефтеперерабатывающий завод" и "Омское моторостроительное объединение имени п. Баранова" уже контролируются москвичами — зарплаты падают до 10-15 тысяч рублей, а Омск обрел репутацию банкрота. Ходят слухи, что омскую землю разделят между Тюменской и Новосибирской областями. В это мне не верится.

Тюмень: там, где растет кукуруза

В Тюменской области нас стали окружать леса, отдающие разнообразием — ель и сосна вытесняли степные деревья. Появились холмы. Желтела низкорослая пшеница и рожь, зеленела карликовая кормовая кукуруза. Глаза отдыхали от монотонных картин Новосибирской и Омской земли. Наверное, трудно найти такую страну, как Россия, где один и тот же пейзаж так растянут; что-то фотогеничное приходится искать на дальних окраинах — крайнем юге, севере и востоке. Русская тоска и редкие туры на Черное море.

Тюменская область больше в два раза, чем Украина. Она — один из самых богатых регионов Сибири: нефть и газ на её северах дают финансовые рычаги Владимиру Путину для осуществления контроля над Россией. "Газпром", "Лукойл" и "Роснефть" забирают полезные ископаемые; сотни тысяч рабочих из депрессивных регионов и даже из соседних государств, как Украина, Белоруссия и феодальных образований Средней Азии, едут на тюменские вахты. Режим в Кремле, подчеркивая колониальный способ управления Сибирью, оставляет минимум денег тюменской области и входящим в ее состав автономным округам: Ямало-Ненецкому и Ханты-Мансийскому. Крупные предприятия принадлежат москвичам, которых тюменцы просто ненавидят.

"Раньше, даже около Уренгоя, чернорабочим и охранникам из вахтовиков по 60-70 тысяч рублей в месяц платили. Как пришли московские управленцы — зарплаты понизили в два раза. Теперь что-то получить можно на самом Крайнем Севере, на Ямале. И только, если напрямую в "Газпроме" вербоваться: посредники обкрадут", — объясняет дальнобойщик Андрей, бывавший на вахтах. Минимальный наем на вахту — три месяца. Если выдержать 6 месяцев, то "Газпром" оплатит месяц отпуска. "На вахте — без выходных, и по 12 часов в день работают. Живёшь в комфорте, кормят на убой, одежда теплая. Если не алкоголик — то выдержишь. Если втихаря нарушаешь сухой закон — не пей с башкирами, стукачи!" — описывает быт вахт водитель.

Тюмень — один из немногих городов, где после Перестройки население выросло наполовину, с 500 тысяч до 750 тысяч — и это, не считая десятков тысяч незарегистрированных россиян и иностранцев. Опустошение недр позволяет тюменскому правительству поддерживать сельское хозяйство, чинить дороги и застраивать Тюмень новыми кварталами. Четыре года назад трассы Тюмень — Абатское (крупное село на границе с Омской областью) и Бердюжье — Ишим (часть стратегической дороги Москва — Омск) состояли из разваленного асфальта; в 2017 году там ровное полотно. "Собянин, будучи мэром Тюмени, привел в порядок объездную дорогу; и выгнал автомагазины с развязок", — комментирует Андрей нелюбимого и именуемого москвичами "оленеводом", уже столичного градоначальника. Тюмень, его "Volvo" просто пролетает, в отличие от Омска с его пробками. Но вождение местных водителей не соответствует европейскому уровню полотна — дорогие иномарки подрезают, особенно стараются русские и кавказские юнцы из "золотой молодежи".

Из Тюмени, мой путь идет на Урал в депрессивный свердловский город Тавда. От Тавды до Тюмени сто километров, но железная дорога с города не доведена до Тюмени, и круто поворачивает на Севера. "У нас все делали не под людей, а под добычу недр и леса", — комментируют местные. В реке Тавда вода чёрного цвета; в ней ещё изредка ловят осетра, а уральские деревни и городки живут в нищете и криминале. Уральцы на улицах города, где лесоперерабатывающие и механические заводы стоят в руинах, смотрят на меня угрюмо, а самый ходовой товар в магазинах — алкоголь. После приветливых и любопытных сибиряков — это дискомфорт. Но это уже другая история, растянувшаяся на две недели.

Тобольск — между югом и севером

Этот тупиковый маршрут несколько лет как владеет моим сознанием. Там — изредка натыканные города. Я открываю атлас и провожу глазами по линии на карте, обозначающей дорогу с твердым покрытием: Тюмень — Тобольск — Сургут — Старый Уренгой — Тазовский. Дальше — только по воде или воздуху: на северо-восток Таймыр, на северо-запад — Ямальский полуостров. Влево — Надым и стройка трассы на Салехард, по костям сталинской железной дороги. Сегодня 22 августа и я, искусанный мошкой, в тридцатиградусную жару покинул Тавду, обещая себе искупаться в реке, которая максимально близко впадает в Карское море. Тавда — Тазовский — 1800 километров.

"Мои прадеды, как и другие сибиряки, были для большевиков кулаками. Коммунисты согнали всех в колхозы. Люди разучились работать единолично, появилось много люмпенов, которые пьют на лавочке и злословят про "татарчат", которые в грязных калошах ходят, чтобы на скоте благосостояние сделать", — говорит Александр — предприниматель, он занимается лесом. Грузовик несется мимо засеянных полей, и торговцев, что предлагают маленькие ведра белых грибов за 450 рублей. Но Тюменщина сто лет назад была более обжитым местом: "Сколько коммунисты деревень в тайге разорили ради колхозов, и выгнали из домов живущих обособленно семей!"

"После "Крыма", в моей фирме из дюжины человек трое остались. Остальных пришлось уволить, а машины продать!" — на чистом русском языке зло кричит скуластый и смуглый местный человек в потрепанной "Газели". Он планирует переехать в Подмосковье, где больше возможностей для грузоперевозчиков. Здесь же — в паре десятков километров от Тюмени, люди все еще ждут, когда им проведут газ в их поселки. Но чиновники делают упор на облагораживание шоссе — наземные переходы, лифты для инвалидов. Даже богатая область в России имеет много проблем.

Я жду, что ландшафт изменится — но все 240 километров к Тобольску природа остается неизменной. Сокращаются площади полей — приближается север, а берега Иртыша, поражают крутизной обрывов. Тюмень, для сибиряка — это южный город. Тобольск, когда-то столица Сибири — ворота на север и "большая деревня". И дорогу почему-то размечают рабочие из Мордовии, а кафе на трассе на Заполярье принадлежат дельцам, приехавшим из исламских регионов Кавказа. Парамза — мордвин, что окончил вуз с дипломом журналиста, но получает деньги за физический труд: "За Нефтеюганском сели в кафе поесть, девушек зашедших угостили. Там "бородатые" были — как волки смотрели. Подошел хозяин и сказал, что платить не надо, а такси он нам заказал — мы должны уйти. Местные же рассказали, что там чеченцы ошиваются, и нам очень повезло — им все с рук сходит". Чашечка чая в этих местах уже обходится в 40, а беляш в 60 рублей. Я вспоминаю Донбасс — там в пять раз дешевле.

В краю мошки и трубопроводов

Тревожная темнота окружает дорогу, непонятно — вокруг топи или тайга. Магомед из Дагестана старается обгонять попутные фуры, и культурно мигает задними огнями легковушкам, давая знать, что прижмется к обочине, если они захотят обойти его. За четыре дня ему надо проехать 3000 километров и успеть заскочить к семье. Поток машин на Север идет колоссальный, а названия встречаемых населенных пунктов на грубоватых мансийских и хантских наречиях: Уват, Салым, Пыхь-Ях.

Русский парень с внешностью и бородкой типичного викинга из исторического сериала — про заговоры и грабежи, спит в бензовозе. Надо подойти и постучать в окно; он сдвинет шторку, выйдет в одних трусах и отольет солярку. Чек никто не просит и не даст; а этот парень — наемник, и его хозяин, определенно, делится с полицией — ведь "левая" солярка уходит за 35 рублей, а на заправке за нее хотят почти 47 рублей. "Привыкай, тут Север, все дорого!" — любит повторять даргинец Мага. Как-то заправиться в Уренгое по 25 рублей за литр вышло ему в сутки ремонта. Добыча нефти в ХМАО и ЯНАО не значит, что топливо стоит как в Ираке: нефть в горючее перегоняют в Челябинске и Омске и отправляют на Север. Такова политика чиновников.

Туманы расходятся — до Сургута уже недалеко. Чернеют озера, реки и болота — это оттого, что имя здешней почвы — торф; а крепкие ель и сосна стали тоненькими деревьями. Пашен уже нет в этих странных местах, так похожих на центральную Карелию, но обделенных на сопки. Человек давно провел сюда железную дорогу, и длинные составы тянут цистерны. Затем, когда этого оказалось мало — отсыпал песка, и бросил бетонные плиты или проложил асфальт к городам. Кремлю на Севере нужны углеводороды — и вся инфраструктура под их добычу; также, и люди. Когда я проезжаю туда и обратно Нефтеюганск и Сургут — я понимаю, что мало кто решится дожидаться тут внуков. Безумные ценники в магазинах, московские цены на жилье, невыносимый климат с бесконечной зимой и изнуряющим летом; и непонимание — чем занять себя, кроме как рыбалкой, в выходной день. И толпы ваххабитов с закутанными женщинами.

Ямал. Природа преобразилась — тайгу разрезают глади длинных озер, а гигантские языки песка, в краю великих болот, удивляют. Северная полупустыня — и поляны, где стоят сосны на голом песчаном ковре. Дальнобойщик спит, а я разгуливаю по лесотундре и выискиваю фотогеничные моменты, избегая брошенных бутылок. Но песок переходит в мшистые кочки, среди которых хлюпает вода, а меня ест мошка. Слева и справа от меня — объекты нефтегазодобычи; бетонные дороги на участки разветвляются от "Сибирского коридора" каждые 10 километров. Ловит 3G. Из городов, как Муравленко, курсируют автобусы, с логотипами "Газпром", на вахты. Атмосфера дикой природы убита, а симпатичные киргизки торгуют курганскими яблоками.

"Мигранты русскую девушку изнасиловали. Я в Группе реагирования МВД работал. Ворвались в общагу, нас было десять бойцов, и отлупили сотню чурбанов!" — негромко рассказывает сибирский татарин-дальнобойщик из Тюмени. Туман накрыл дорогу, фуру трясет на сложившемся гармонью асфальте, и горят огни Газ-Сале. Полчаса и я достиг своей мечты; и 25 августа шел по ночному Тазовскому и слушал лай собак. Боясь угодить в болото, искал место под палатку на берегу Таза; и проснулся, не сразу вспомнив, что я за Полярным кругом. Наступившим днем я осмотрел краеведческий музей, где ненецкие национальные платья одеты на европейские манекены. За вход там денег не берут. А вечером, меня, как чужака, утомляла полиция. 7000 тысяч человек обитает в "Тазике", над которым гудят вертолеты, и где гниют корабли, а его дома на сваях ярко покрашены, чтобы не было грустно полярной зимой, когда лютуют бураны. Есть и казаки в лампасах, и тундра, сливающаяся с горизонтом.

Река Пур, платная понтонная переправа. Коротчаево. За четыре часа мне остановят две машины: из "05 региона", едущего в аэропорт, подскажут место, более разумное для автостопа, а киргиз из забитой легковушки разведет руками. Я сменю шорты на штаны, и буду злобно отслеживать градусник на заправке — неизменное "0". Наконец, фура, которая заберет меня и вахтовика из Красноярска, с пакетом сигарет. За рулем чебоксарский парень Саша, отсидевший десятилетие с хвостиком. Вечером я вышел в Сургуте, а в сентябре около Надыма бурый медведь убил на трассе вахтовика.

Югра и добрая сибирская культура

Сургутский казак Виктор на прощанье вручает мне пакет круасанов: "Прихватишь водки? Дорога дальняя и холодная, осадки приближаются". Казак, в нормальном смысле, — потомок тех лихих и хозяйственных людей, что шли в суровые места, а не обвешанный иконами псих на бюджете. От алкоголя я отказался, а дождь две ночи переждал в деревне Тундрино, на одной из проток Оби; вахтовик и бизнесмен Вячеслав предложил в ненастье забыть про ночной автостоп у него в гостях, где угощал шашлыком с пивом. Ночью горели фары, а три сургутских мужика сетями забирали из реки огромных щук. Я так и не поплавал в северной Оби — после чистых новосибирских пляжей она пугала черной гладью и вязким дном.

Я вернулся в Москву окольными путями: Ханты-Мансийск — Югорск — Пермь — Воткинск. До столицы Югры — 300 километров. Ливень уйдет, солнце и крепкая жара сменят хмурое небо, но на исходе дня я буду дрожать от прохлады. В кабине грузовика, Рустам доставляет из Сургута товар в Ханты, я пытаюсь любоваться необжитыми лесами и ЛЭПами, но у меня уже не получается. "Фактически, от государства льгот, больше, чем на миллион рублей получили с женой — на жилье и ребенка", — перечисляет он, переселенец с нищающего Коми, причины, оставившие его в Сургуте. Его жена — акушерка, часто принимает роды у мусульманок. В поселке же Пойковский я глазел на жертвенную коробку с изречениями из Корана.

Ханты-Мансийск увешан бильбордами, подчеркивающими дружбу славян и азиатских угров. Впрочем, как говорят, те ханты и манси, что не спились, неотвратимо ассимилируются русскими. Торговля, кажется, почти целиком в руках суннитов-кавказцев, а прогулка по мосту над отдающим илом Иртышом — увлекательное занятие. Автостоп прекрасен: советский следователь с кабардинскими корнями, Александр Плотников, часто подсаживает попутчиков. В 1993 году он громил сепаратистов из "Уральской республики", теперь обменивает юридические услуги на деньги и посещает Европу. Его внедорожник разменяет 288 километров за 150 минут, и скроется за поворотом на Урай, а я приду к мысли, что нынешний персонал СК РФ — деградация.

"Дорога для лесовозов была разве пригодная? Фуры редко пробивались, и цены бешеные в магазинах коммерсанты ставили", — делится парень из поселка Советский, а я везу в рюкзаке раритет — атлас автомобильных дорог Тюменской области 2007 года. Там пробел между Ханты-Мансийском и Югорском — 380 километров. Это уже в прошлом, а Югорск — вотчина "Газпром-Трансгаз-Югорск". Уже темно, 28 августа завершает цикл, и я прикидываю — ставить ли палатку? — но местные все еще подвозят. Путешественник здесь в диковинку. "Меня родители так научили — если человек голосует, значит, надо остановиться", — беседует со мной уроженец Туркменской ССР, инженер-газовик Александр, и приглашает переночевать у него дома. Это часть сибирской культуры. Сибирь заканчивается: еще полсотни километров до Урала.