Политика в сортире

В русских туалетах пишут. На стенах кабинок, на полу и даже на потолке, если дотянутся. Раньше я, кажется, помнил один туалет, где не было надписей. Нет, в филармонии, в Публичке, в Эрмитаже, Библиотеке Академии наук, в Мариинке — пишут и в рифму, и без. Или рисуют. Русский сортир невозможно представить без сексуально-поэтического орнамента типа: весь мир — бардак, все бабы — б…, остановите землю — я сойду. Расстроенный Экклезиаст из Нахапетовки. Ну и, естественно, присказка про поэтов — самые часто встречающиеся надписи вокруг огромного количества весьма условно изображённых женских прелестей, в которые из точки пуска, как ракета, летит схема полового члена.

Так вот, Америка в этом плане радикально отличается от России: не пишут здесь на стенах клозета. И примерно понятно почему: нет того смущения, которое испытывает русский человек, показывающий задницу своему отражению на дне унитаза. Нет ощущения неприличности от процедуры дефекации, не нужно смягчать терпкой иронией необходимость снимать штаны перед закрытой дверью. Да и секс также не вызывает ощущения неприличия, для демпфирования которого и возникает потребность в туалетном пушкинианстве.

Это при том, что американцы, конечно, несравнимо стеснительнее русских. Примеров большое количество; наглость и борзость здесь в чести только в бедных кварталах какого-нибудь гетто, а так любой разукрашенный панк пропустит тебя, подержит дверь, сыграет в Бобчинского и Добчинского. Столь же стеснительно (или на порядок скромнее) поведение и молодых девах, среди которых ярко накрашенных и на каблуках можно найти разве что среди профессионалок возле стрип-баров в Техасе. Ну а то, какие футбольные шорты вместо обтягивающих хозяйство плавок носят на пляжах американские мужчины, известно, кажется, всем. Пуритане.

Ещё одна причина того, почему люди — в основном мужского пола (мужчины заинтересованы в понижении статуса секса как покупатели) — декорируют эротическими рисунками и надписями стены туалета, это, как ни странно то, что общественный туалет — публичное место. Да, в этом публичном месте есть интимные пространства, но все вместе интимные пространства представляют собой публичное место. А это ещё один вид страха, страх публичности, открытости, которую не может без стыда перенести постсоветский человек. Он хохмит в неприличных частушках, чтобы скрыть своё смущение. Исподтишка.

Здесь я напомню (мне кажется, я об этом уже где-то упоминал), как в Берлине на одной станции подземки наткнулся на своеобразную будку гласности (если вы ещё не совсем забыли яркие приметы перестройки). В Берлине все было устроено иначе, там был просто небольшой закуток с микрофоном, к которому вы — как и любой другой — могли подойти и сказать речь. Рассказать историю, анекдот. Что угодно, правил никаких не было. Аудиторией были ожидавшие на платформе пассажиры. Поздний вечер: человек 5-6.

Послушать мне удалось только две речи (потом подошёл мой поезд, и я уехал). Причём одна речь была на английском (очевидно, турист), и я ее, в общем и целом, понял. Защитник прав животных. В речи по-немецки я не понял, конечно, ни слова, но прекрасно расшифровал интонацию. Люди, получившие право говорить, не кривлялись от привычного конфуза, не шутили на грани фола, не перемигивались с дураком-приятелем. Нет, люди говорили о том, что казалось им важно, пусть и аудитория невелика. Серьёзно и без ёрничанья, потому что я представлял себе, какая бы матерно-мычащая клоунада была бы исполнена в наших палестинах.

Все это я говорю только в качестве предисловия к изумившему меня открытию: зайдя тут в туалет большого сетевого магазина, я увидел знакомые рисунки на стене кабинки. Узнаваемым было все: схематичные изображения органов нижнего таза, стрелки, поясняющие, что и куда надо вставлять, и сами надписи. Надписи отчётливо объясняли, куда должен пойти Трамп, чтобы ему и нам стало совсем хорошо.

Стилистика настенных надписей была настолько похожей на русское сортирное вдохновение, что первая мысль — наш решил поупражняться в рисунке и английском. Но, конечно, эта мысль была смешна: наши-то как раз голосуют за Трампа и посылать его за шоколадом не стали бы. Значит, это новые горячие парни из недавних иммигрантов отвели душу на стене кабинета задумчивости в супермаркете.

Но важно тут не то, что предполагаемый автор — иммигрант, а просто — до Трампа не было этой сферы, и вот она появилась. Весны гонцы, она нас выслала вперёд. Появился сначала Трамп с демонстративным нарушением правил политической дискуссии. С резким смещением границы между приличным и неприличным в паблике. И с молниеносным засасыванием в область приличного множества неприличных ещё вчера выражений, определений, интонаций, тем. И именно это для нас, нервно отзывающихся на кличку "совок", стало проявляться с удивительной быстротой.

Нет, конечно, никакого полноценного совка Трамп не построит, не успеет, не хватит сил, да и энтузиазма масс маловато. Сначала надо ввести православие со второго класса, а с третьего — обществоведение и научный коммунизм с гражданской обороной. Но движение к нему (или к чему-то подобному) стало отчётливым, как туман в предбаннике. И культурный шок позволяет выстраивать новое отношение к лидеру государства, с которым можно разговаривать на уровне туалетных реплик и карикатур.

Если правильно идентифицировать причину появления сексуально-оскорбительных надписей о только что выбранном президенте, то это, конечно, не только возмущение его словами и поведением, но и смущение. Автор трамповидного рисунка реализует право на свободу слова, не уверенный, очевидно, что гарантии сохранения этого права реальны теперь и крепки. Автор ощущает, что в него (как в девайс) загружается комплекс неполноценности, требующий репликации в виде гротескного вышучивания.

В конце концов: каждый пишет, как он дышит на замерзшее стекло в троллейбусе на Старо-Невском. Туалетные рисунки, которых не было и которые на глазах появились, это знакомая нам рифма. Ну, так лови ее скорей.