Почему невозможно убедить оппонента

Все мы постоянно сталкиваемся с явлением, нас изумляющим. Это когда друг детства, сотрудник по работе, френд в соцсетях, только что, кажется, продемонстрировавший счастливую с нами близость, вдруг в следующее мгновение обнаруживает досадное, раздражающее непонимание. И вздорную, идиотскую (если не аморальную – так нам порой кажется) позицию по другой теме, как назло важной и принципиальной для нас.

Причем, самое прискорбное состоит в том, что никакие наши доводы не в состоянии убедить его в неправоте (правда, и его доводы нас). И, как следствие, страстное разочарование от невозможности иметь хоть что-то общее с еще недавним жарким сторонником. В итоге расфренд, бан, ссора, глубочайшая обида – последствия больше зависят от темперамента и культурных традиций.

Попробуем истолковать этот странный феномен. Нам просто кажется, что наши убеждения – это одно целое, и отрицание части – есть отрицание нас самих. Тогда как позиция постороннего человека, как цыганское одеяло, состоит из разных лоскутков – зон локальных мнений. Когда одно мнение (возьмем наиболее банальное: Путин с его программой архаизации социальной и культурной жизни – есть нешуточная опасность для социума) не имеет обязательных последствий (скажем, уверенности, что толпы невежественных мусульман – трагедия для Европы). Или, как практически любое другое (выбираем по вкусу).

Скажем, у меня две двоюродные сестры: одна кончила Гнесинку в Москве, другая университет в Канаде. Одна считает, что еврейская идентичность – следствие мудрости, дарованной ей потом и опытом. Другая, принявшая уже в Америке крещение, более толерантна и равнодушна к национальным проблемам. Обе ненавидят (беру ничего не говорящий и наиболее экспрессивный глагол) Путина, но при этом одна будет голосовать за Трампа, считая, что другой выбор погубит Америку. Вторая, сторонница Берни Сандерса, не уверена, что сможет голосовать за Клинтон, так много к ней претензий, но Трампа готова видеть только в гробу в белых тапочках.

Приведенный мною пример выглядит банальным: позиции двух персонажей легко, кажется, вывести из бэкграунда: более современное образование одной моей кузины и более специальное, скажем так, другой, предопределяет левый или правый поворот.

Но на самом деле все еще сложнее. И очень часто разбор образовательного бэкграунда ничего не добавляет к пониманию того или иного конкретного мнения нашего оппонента. Эти мнения могут вырастать из социального или культурного опыта, но не менее часто они ему – этому опыту – противоречат. Причем настолько, что рационального объяснения мировоззренческого вывиха найти не удается.

Прежде чем попытаться объяснить то, что плохо поддается рационализации, упомянем о всем известном и понятном случае: когда те или иные убеждения выгодны его обладателю. Неслучайно самое очевидное упрощение при встрече с противоположными нами взглядами оппонента – это предположение, что он, оппонент, находится на содержание Кремля, или ЦРУ, Госдепа (в зависимости от сторон в конфликте).

Но и эти предположения, увы, редко справедливы. Конечно, оправдывать себя (в том числе в тех или иных видах конформизма, которые мы-то считаем просто трезвой оценкой реальности по принципу: плеть обухом не перешибешь) – весьма распространенная практика. Но никак не меньше случаев, когда те или иные убеждения человека совсем ему не выгодны, более того – опасны, и, тем не менее, остаются непоколебимыми при любых (ну почти любых) идеологических столкновениях.

И если вы подумали, что я веду речь исключительно о борцах с режимом, которые жертвуют жизнью или безопасностью, но не отступаются от принципа: и не могу иначе – то спешу вас разочаровать. То же самое может быть и в противоположном случае, когда человек с пеной у рта отстаивает позицию, никакой реальной выгоды ему не несущей.

Еще раз: мы не о пропагандонах на жаловании, с которыми все проще, не о сислибах, с которыми все несколько сложнее, но все равно их мировоззрение поддается рационализации. И уж точно я здесь не об осуждении того, что убеждения имеют перспективные надежды на тот или иной вид вознаграждения. Это настолько человеческая и естественная черта, что и обсуждать/осуждать ее не стоит. Бессребреничество (как, впрочем, и другие моральные достоинства) – не залог интеллектуальный правоты.

Можно, скажем, вспомнить Толстого и его героев "Войны и мира", которые в большинстве своем укладываются в простые правила читательской идентификации. Если человек говорит о славе, амбициях, самых порой нелепых и, казалось бы, его дискредитирующих, то из него при дальнейшем развитии сюжета выйдет герой, которому симпатизирует автор и которого предлагает читателю, как пример для социального подражания. Если же персонаж, напротив, говорит о нравственности, бескорыстности, жертвенности, то это чаще всего соединяется с его последующей дискредитацией: автор тщательно заботится о том, чтобы слова героя не совпали с его делами.

И хотя я не перебрал множество еще весьма очевидных случаев рационализации убеждений, перейдем к тому самому распространенному случаю, когда убеждения, их набор, структура – не поддаются рационализации. Или поддаются лишь частично.

Нам привычнее иметь дело с физическими аналогами духовной, ментальной, психологической сферы. Так построен наш язык и его предпочтения. Поэтому возьмем за основу психологическую систему самовосприятия человека и продемонстрируем, как она (он) реагирует на причиненные обиды.

Хотя многое зависит от возраста (в детском возрасте мы менее способны противостоять обидчикам, а во взрослом уже владеем множеством инструментов для демпфирования обид), соединим все в одно. И представим себе психологическую систему самовосприятия, как, скажем, корпус машины.

Причиненная обида – вмятина на корпусе. Причем такая внушительная вмятина (повреждение), что остается подчас болезненным и спустя годы и десятилетия после причинения ущерба нашей целостности.

Наши мнения, высказываемые после причинения нам обиды, не только воспоминания о боли – это попытки выправить (отрихтовать) корпус нашей символической машины. Корпус был воображаемый с самого начала, у нас нет никакой возможности продемонстрировать синяки и шишки на поверхности души (в памяти) иначе, чем рассказать о них, объяснить их, доказать нашу правоту и неправоту тех, кто обиды нам нанес.

Вне зависимости от того, понимаем ли мы сами происходящее именно так, механизм выправления вмятин примерно один и тот же. Мы каким-то образом связываем убеждение в настоящем с обидой в прошлом и, отстаивая эту позицию, выправляем вмятину, нанесенную когда-то.

Конечно, в рационализации этого механизма есть пропуски. То есть рационально здесь далеко не все. Но таковы возможности нашей психики. Мы каким-то образом символизируем событие из настоящего до его почти полного совмещения с событием из прошлого. И отстаивая свои убеждения, испытываем облегчение, так как взамен приобретаем целостность, потерянную когда-то в момент нанесения нам обиды.

Поэтому нам так больно и подчас невозможно согласиться, когда кто-то в свою очередь не соглашается с нашей правотой, за которой не просто наши доводы (далеко не такие пуленепробиваемые, как нам порой кажется). Тут на помощь рациональности приходит эмоциональность: она-то и заполняет неизбежные лакуны, а опровергнуть эмоциональность не в силах ни одна самая что ни есть отточенная рациональность.

Означает ли это относительность всех суждений, их равенство в виду психологической зависимости? Нет, конечно, суждения не равны и отличаются уровнем рационализации, поддержкой/авторитетом разных групп и степенью конкурентоспособности.

То есть удивление, как это сторонники путинской экспансии не видят самоубийственность его политики и наивность доводов агитации, только кажутся наивным. Понятно, что доводы в поддержку "Русского мира", прежде всего, обозначаются как убедительные в группах, имеющих власть в российском социуме. Но также и в группах, власти не имеющих, но обладающих возможностью (в разной степени реальной) в обмен на лояльность получить падающую в цене, но все равно существенное материальное вспомоществование.

Но этого мало, поддержка "Русского мира" – невероятно эффективный механизм самооправдания для тех, кто от власти не имеет ничего, но зато, скажем, ненавидит тех, кто от власти раньше что-то получил. Например, за счёт лучшего образования, социального капитала семьи и так далее. Или беспринципности, почему нет? И они рассчитывают на реванш, интерпретируя Путина как обещание и символ этого реванша. А это уже огромная часть электората. И поэтому уровень конкурентоспособности у, как нам представляется, мракобесных и обреченных на поражение идей достаточно высокий. И их сторонникам кажутся смешными попытки оппонирования победе, которая у них почти что в руках.

В то время как в группах, противопоставляющих себя режиму (по разным причинам), эти идеи не только высмеиваются, как рационально мало обоснованные, но и как ведущие общество к неминуемой катастрофе. Группами поддержки здесь является (так принято считать) либеральное общественное мнение (на самом деле – не только), авторитетное подчас благодаря апелляции не к отечественной, а западной (мировой) системе ценностей. Но если переводить все это на рельсы рационализации, то и это оппонирование может быть рассмотрено в терминах реванша, но не реванша социально ущербных над социально успешными. А реванша, напротив, социально конкурентоспособных (и универсально конкурентоспособных) над апологетами местного и архаичного патриотизма.

Это не означает, что мы имеем дело только с идеями победителей. Идеи проигравших также обладают психологической и культурной привлекательностью, наверное, вечной.

И не менее универсальной, что пример с Трампом может только подтвердить.

Конечно, в наших спорах мы не в состоянии добавлять к нашим доводам эти и многие другие контексты, утяжеляющие наши суждения до уровня непроизносимости. Но то, что мы не в состоянии убедить соседа, друга, жену, френда в чем-либо, что символизируется им, как способ защититься от незаживающей обиды, это тот факт, с которым лучше смириться. Даже если моя попытка рационализировать эту проблему не показалась вам убедительной.