Крик и пепел

Исполнилось 50 лет с момента публикации подлинного текста романа-документа Анатолия Кузнецова "Бабий Яр"

История российской литературы советского периода представляет собой одну непрерывную цепь, состоящую из насилия, бесчестия, предательства и расправы. Насилия — власти над творческой личностью и физическим существованием литераторов. Бесчестия — проявлявшегося самими писателями ради приобретения возможности выжить и хоть что-нибудь написать. Предательства — ими же самих себя и — это самое страшное — дарованного Богом таланта. Расправы — карательных структур тоталитарного режима над теми из них, кто не желал гнуться и пресмыкаться и пытался говорить и писать правду.

Не было такого приёма для подавления стремления к свободному творчеству, который бы не применяла против советских литераторов советская власть. Использовалось всё, что только можно было использовать, — от фабрикации дел про "участие в антисоветских контрреволюционных писательских организациях" до проводившихся с неимоверным размахом кампаний шельмования того или иного, вдруг ставшего неугодным, писателя на государственном уровне. Достаточно вспомнить хотя бы физическое уничтожение не менее пятисот советских поэтов, беллетристов и журналистов в годы сталинского террора, а также такие общеизвестные клеветнические кампании, как "дело Пильняка и Замятина" 1929 года, "дело Ахматовой и Зощенко" 1946 года, "дело Пастернака" 1958-го, "дело Синявского и Даниэля" 1965–1966-го и "дело Солженицына" 1973–1974-го.

Важнейшим механизмом, применявшимся режимом для подавления свободного творчества, была предварительная идеологическая цензура. Применение этой губительной для всякого, не обязательно непременно литературного, творчества репрессивной меры оборачивалось тем, что советские писатели изначально ставились в условия, ограничивающие свободу самовыражения и сужающие возможность реализации своих творческих способностей. Урон, нанесённый российской литературе советского периода за семь десятилетий существования идеологической цензуры, не поддаётся подсчёту и может быть выражен разве только словами вроде "неимоверный", "колоссальный" и "чудовищный". Перечень наименований произведений и имён их авторов, подвергшихся за эти годы цензурному насилию, настолько велик, что только для того, чтобы его перечислить — сплошным текстом, через запятую — потребуется не менее двух-трёх страниц. И это будут только имена и названия, хорошо известные литературоведам.

Благодаря, как принято выражаться в подобных случаях, стечению различных обстоятельств некоторые из этих случаев — очень и очень немногие — получили всемирную известность. Наиболее известными из них стали истории первой публикации в СССР романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" в 1966–1967 годах и первой же публикации романа-документа Анатолия Кузнецова "Бабий Яр" в том же 1966-м. Об истории написания и последующей судьбе булгаковского "закатного романа" написано уже столько, что объём этих литературоведческих исследований можно измерять в бумажных кубометрах. Объём литературы, посвящённой главной книге Анатолия Кузнецова, гораздо скромнее. Тому имеется много причин, приводить и анализировать которые здесь и сейчас не является моей задачей. Моей задачей является рассказать о том, как было осуществлено первое бесцензурное издание этой книги — издание, случившееся спустя четыре года после её первой, изуродованной цензурой публикации и выпущенное совсем не там, где его следовало бы выпустить.

* * *

"Это был огромный, можно даже сказать величественный овраг — глубокий и широкий, как горное ущелье. На одном краю его крикнешь — на другом едва услышат.

Он находился между тремя киевскими районами: Лукьяновкой, Куренёвкой и Сырцом, окружён кладбищами, рощами и огородами. По дну его всегда протекал очень симпатичный чистый ручеёк. <...>

Мы шли и увидели, как с одной стороны оврага на другую перебирается оборванный старик с торбой. По тому, как уверенно он шёл, мы поняли, что он где-то здесь обитает и ходит не первый раз.

— Дед, — спросил я, — евреев тут стреляли или дальше?

Дед остановился, оглядел меня с ног до головы и сказал:

— А сколько тут русских положено, а украинцев, а всех наций?

И ушёл"[1].

Так начинается эта страшная и пронзительная книга.

Автобиографический роман о жизни в Киеве в 1941–43 годах во время нацистской оккупации Анатолий Кузнецов написал спустя два с лишним десятилетия — в 1964–65-м. Тридцатипятилетний писатель, превозносимый официозной критикой в качестве одного из родоначальников так называемой "молодёжной исповедальной прозы", автор получившей широчайшую известность в СССР повести "Продолжение легенды", — Кузнецов взялся за тему не просто "идейно сомнительную", но, применительно к тогдашним советским реалиям, просто опасную. Он поставил перед собой цель — рассказать подлинную историю того, что происходило в оккупированном нацистами Киеве, и сделать это именно так, как это запомнилось ему, в ту пору двенадцати-тринадцатилетнему мальчику. Повествование получилось вовсе не претендующим на объективность и тем паче на всеохватность, но такой задачи Кузнецов перед собой не ставил: ему было важнее передать ощущение воплотившегося ада на земле глазами одного из тех, кому пришлось в этом аду существовать. Соответственно, в написанном от первого лица романе, получившем название "Бабий Яр", основное место занимали впечатления от описываемой действительности самого автора, а также воспроизведённые им с мельчайшими деталями рассказы спасшихся от гибели узников этого лагеря смерти, которых Кузнецов сумел опросить в ходе работы над своей книгой.

Согласно первоначальному писательскому замыслу, продиктованному наличием идеологической цензуры, роман должен был иметь явно выраженную антифашистскую направленность. Да никакой иной в нём быть, что называется, по определению просто не могло. Однако, как хорошо известно любому настоящему писателю, ни одна рукопись не выходит такой, какой она представляется автору в момент начала работы. Почему так происходит — вопрос отдельный, но таков, как видно, закон, по которому существует в этом мире литература. Не стала исключением и рукопись романа Анатолия Кузнецова "Бабий Яр". После завершения работы писатель со странным чувством — как он сам впоследствии неоднократно об этом говорил — увидел, что пресловутые "идеологические акценты" в том, что у него получилось, совершенно не соответствуют тому, что может позволить себе советский писатель. Красной строкой через всё его сочинение шла главная мысль: фашизм и коммунизм — идейные близнецы, сталинский и гитлеровский режимы — практически тождественны, фашистская оккупация России по степени жесточайшего насилия над людьми ничем не отличалась от большевистской, а если чем и отличалась, то только в худшую сторону.

Пытаться опубликовать такую рукопись в Советском Союзе, минуя цензуру, было нереально, и Кузнецов это прекрасно понимал. Но всё же, по-видимому, надеялся, что путём некоторых уступок ему удастся сохранить в книге главное — то, ради чего она, собственно, и была написана. Однако едва только он принёс рукопись "Бабьего Яра" в редакцию журнала "Юность", с которой его связывали уже многолетние деловые отношения, как подобные иллюзии — если они у него действительно были — развеялись, как с белых яблонь дым.

* * *

При подготовке к публикации в журнале "Юность" роман "Бабий Яр" подвергся сильнейшему цензурному насилию. По подсчётам Анатолия Кузнецова, из рукописи было изъято не менее четверти текста — наиболее в ней важного и для него самого дорогого.

Если сравнить два варианта "Бабьего Яра" — тот, что был опубликован в "Юности", с тем, который содержит бесцензурное книжное издание, — легко убедиться в том, что Кузнецов ничуть в такой оценке не преувеличил. Так, из "Главы воспоминаний" в первой части романа цензурой было изъято почти 75% текста, из "Главы из будущего" в третьей части — более 40%. Крошечная по объёму глава "Харьков взят" (4 страницы) была порезана на четверть (25%), глава "Киева больше не будет" — на 15%; глава "Осколки империи" пошла под нож целиком — а это, между прочим, 7 книжных страниц[2]. Во многих главах были сделаны купюры различного объёма — от одного-двух-трёх слов в какой-нибудь одной фразе до нескольких абзацев из десятка-другого фраз.

Вообще, сравнивая эти два текста, можно написать диссертацию на тему "Практика идеологической цензуры в СССР в 1960-е годы на примере романа Анатолия Кузнецова "Бабий Яр". В данном утверждении нет ни грана преувеличения, и в полной его справедливости может убедиться каждый, кому хватит терпения провести собственный сравнительный их анализ.

Анатолий Кузнецов пытался противостоять этому издевательству. В первом советском издании "Бабьего Яра" в виде книги, выпущенном в декабре 1967 года московским издательством "Молодая гвардия", ему удалось восстановить кое-что из купированного в журнальной публикации. Однако эта победа досталась Кузнецову дорогой ценой — издательское начальство в течение всего периода предпечатной подготовки трепало писателю нервы, то требуя новых сокращений, то, соглашаясь вставить в макет небольшие фрагменты из числа изъятых цензурой в "Юности", навязывало собственные дополнительные вставки, искажающие авторский замысел. И, презирая себя самого, Кузнецов шёл на это — ради того, чтобы его книга всё же вышла из печати[3]. Вписывая под диктовку молодогвардейской редакторши З. Коноваловой так называемую "идейщину", он, несомненно, надеялся на то, что когда-нибудь ему удастся отыграться за все эти унижения, издав свою книгу в том виде, в каком она была написана. Но когда это произойдёт — об этом в тот момент он мог разве что мечтать.

* * *

Выходу первого бесцензурного издания романа-документа "Бабий Яр" предшествовало множество событий, которые иначе как драматическими назвать невозможно. Важнейшим из них стало "дело Кузнецова" — огромный политический скандал, разразившийся 30 июля 1969 года в столице Великобритании и получивший всемирный резонанс. Скандал начался в тот момент, когда приехавший в Лондон в творческую командировку от Союза советских писателей Анатолий Кузнецов обратился к правительству Великобритании с просьбой о предоставлении ему политического убежища. История эта широко известна, писали о ней самые разные журналисты и литературоведы, в том числе и я, и не один раз, так что повторяться не стану — все желающие могут ознакомиться с эссе "Дефектор Кузнецов".

Выбрав свободу и отказавшись от всего, что каждый советский писатель, да и просто человек, обязан был считать самым для себя дорогим, — членства в Союзе писателей и в коммунистической партии, советского гражданства (читай: родины) и даже от собственной фамилии — Анатолий Кузнецов в одночасье превратился в "подлого изменника, предателя, подонка, мерзавца и негодяя". Во всяком случае, именно такими эпитетами его было приказано отныне именовать в печати там, откуда он сбежал. Там же в отношении "бывшего писателя Кузнецова" были сделаны и так называемые "оргвыводы": книги его были немедленно изъяты из продажи и из всех общедоступных библиотек, имя вымарывалось из библиографических справочников и библиотечных каталогов. Это была стандартная практика поведения тоталитарного режима, прекрасно описанная английским писателем Джорджем Оруэллом в романе-антиутопии "1984" на примере исполнения Уинстоном Смитом своих служебных обязанностей в Министерстве Информации.

* * *

В 1970–71 годах роман-документ Анатолия Кузнецова "Бабий Яр" в переводах на иностранные языки был издан в восьми странах: Великобритании, Франции, США, Западной Германии, Австрии, Швейцарии, Швеции и Израиле. При заключении контракта с литературным агентом Эваном Макнотоном, представлявшим отныне его имущественные интересы, Кузнецов оговорил пункт, согласно которому права на русский текст оставались за автором. Издать бесцензурный "Бабий Яр" на языке оригинала являлось для него принципиально важным делом: писатель понимал, что основная часть тех, для кого написана его книга, находится не там, где теперь живёт он, а там, откуда ему повезло сбежать.

Для того чтобы найти западного издателя, согласного опубликовать "Бабий Яр" на русском, Анатолию Кузнецову долго ломать голову было без надобности. Издательств, которые могли бы это сделать, за пределами Советского Союза в ту пору было всего два: находящееся в Париже "YMCA-Press" (в эмигрантском просторечии — "Имка") и базирующийся во Франкфурте-на-Майне "Possev-Verlag" (то бишь "Посев"). Первое было демонстративно внепартийным и постоянно жаловалось на хроническую нищету; второе принадлежало антисоветской эмигрантской организации "Народно-трудовой союз" (НТС), находившейся на содержании у спецслужб демократических государств, но от этого не менее прижимистой в плане выплаты гонораров. Кузнецов выбрал НТС.

Советская пропаганда, на протяжении нескольких послевоенных десятилетий поносившая НТС на чём свет стоит, действовала весьма непоследовательно. С одной стороны, она создавала этой конторе имидж анекдотического "Союза Меча и Орала" из романа "Двенадцать стульев", с другой — твердила о том, что НТС только для видимости занимается изданием "антисоветской макулатуры", которая, дескать, в Советском Союзе никому и даром не нужна, а в действительности пытается наладить подрывную деятельностью, засылая в СССР свою агентуру для осуществления диверсий и террористических актов. При этом полуграмотным обывателям настойчиво внушалось, что во время Второй мировой войны энтээсовцы выступали на стороне гитлеровской Германии и, просачиваясь на оккупированные советские территории, были пособниками нацистских оккупантов. Утверждения эти были пошлым враньём, ориентированным сугубо на внутреннее употребление. Однако, в соответствии с главным принципом всякой тоталитарной пропаганды: "Клевещите, клевещите, товарищи, — что-нибудь непременно останется!" — борзописцам из Агитпропа всё же удалось создать в так называемых "широких народных массах" образ НТС как организации, состоящей из разнокалиберного "отребья" и находящейся на содержании у спецслужб империалистических государств. Под термином "отребье" подразумевались потомки белогвардейцев, "недобитые власовцы и полицаи", ну и, само собой, "изменники и предатели Родины", бегущие на растленный Запад в поисках так называемой "красивой жизни". Среди которых был весьма велик процент всевозможных бумагомарателей — то есть людей, считающих себя писателями, однако не способными ни на что иное, кроме как исторгать из своего чёрного нутра злобную клевету на советский государственный и общественный строй. (Кавычки не ставлю, потому как их и так в этом абзаце явный переизбыток.)

Первое бесцензурное русскоязычное издание романа "Бабий Яр" вышло в середине ноября 1970 года. Тираж его доподлинно неизвестен, поскольку энтээсовцы, действовавшие в условиях максимально возможной конспирации, таких сведений никогда и никому не сообщали, а финансовую отчётность своего издательства хранили под семью замками, периодически отправляя в бумагорезку. Однако вряд ли он превысил две-три тысячи копий — цифру, для изданий Русского Зарубежья максимально возможную, исходя из производственных мощностей действовавших там издательств, а также принимая во внимание сложности с реализацией таких тиражей. Сложности эти были обусловлены в первую очередь тем, что выпускавшиеся эмигрантскими издательствами книги почти не имели спроса там, где они находились, то есть по ту сторону "железного занавеса". По этой причине большая часть тиража каждой выпущенной книги предназначалась для распространения по другую его сторону, а это было связано с множеством проблем, связанных с проникновением через этот самый "занавес".

Макет энтээсовского издания был весьма необычен по графике: текст в нём свёрстан таким образом, чтобы читатель мог сразу же увидеть то, как изгалялась над этой книгой советская цензура. То есть: текст, который в 1966 году был опубликован в журнале "Юность", был набран прямым шрифтом, тот, что стал жертвой цензурного насилия, — выделен курсивом, а дополнения, сделанные Анатолием Кузнецовым в последующие годы в СССР и в Англии, — также прямым, но взяты в квадратные скобки.

Таким образом, издательство "Possev-Verlag" повторило ту же оригинальную схему, которая однажды уже была им опробована — годом ранее точно так же был сделан макет бесцензурного издания романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита".

В последующие годы "Possev-Verlag" дважды переиздавал "Бабий Яр": в 1973 году была осуществлена допечатка тиража (обозначенная в выходных данных как "второе издание"), в 1986 году эта операция была повторена — с тем же макетом, но с изменённым форматом и оформлением обложки и отчего-то с указанием, что это — также "second edition"[4]. О величине каждой из этих допечаток, равно как и совокупной величине тиража всех трёх также можно только гадать.

Просачиваясь сквозь всё сильнее ржавеющий "железный занавес", энтээсовское издание "Бабьего Яра" пополняло обращение книги в Самиздате. Приобрести же эту книгу на чёрном книжном рынке было крайне сложно, да и опасно — во-первых, по причине неподъёмной для подавляющего большинства рядовых его участников стоимости, а во-вторых, вследствие инфильтрации этой среды гэбистской агентурой, немедленно бравшей на заметку каждого интересующегося такими книгами.

* * *

Ситуация кардинально изменилась во время горбачёвской Перестройки, когда в 1989 году в Советском Союзе была наконец де-факто отменена идеологическая цензура и публиковать стало можно почти всё что угодно — за исключением разве что откровенной порнографии и непотребного сочинения фюрера германской нации "Моя борьба". (Хотя и то и другое также широким потоком хлынуло из полуподпольных типографий на лотки уличных торговцев). Что же касается книг, написанных советскими писателями-диссидентами, то между редакциями "толстых" литературных журналов шло настоящее соревнование — кто кого напечатает первым и каким тиражом.

Бесцензурному "Бабьему Яру" в перестроечной периодике места отчего-то не нашлось. Роман-документ пошёл в массы сразу в виде книги. Произошло это в незабываемом 1991-м.

Последний год существования Советского Союза стал для кузнецовского романа поистине триумфальным. "Бабий Яр" был выпущен в распадающейся империи сразу четырьмя изданиями — одним в Москве и тремя в Киеве и Запорожье; их совокупный тираж составил не менее 650 000. При этом три из этих четырёх изданий были копиями энтээсовского, то есть шрифтовая графика их макетов в точности соответствовала той, что была в издании 1970 года, ещё одно — репринтом молодогвардейского, цензурированного.

В дальнейшем, уже в первые два десятилетия XXI века "Бабий Яр" переиздавался на русском языке в России и в Украине пять раз; совокупный тираж этих переизданий (включая многочисленные допечатки) составил не менее 63 тыс. экземпляров. Все эти переиздания, за исключением одного, также были копиями энтээсовского, хотя и не во всех из них была сохранена графика его макета.

* * *

С момента выхода первого полного издания романа-документа Анатолия Кузнецова "Бабий Яр" прошло ровно пятьдесят лет.

По содержанию и влиянию, оказываемому на читателей, эту книгу вполне можно причислить к категории наиболее выдающихся произведений в российской литературе XX века. Драматическая история её публикации также занимает в этой истории далеко не последнее место.

Исходя из этих соображений, представляется, что назрела необходимость осуществить комментированное издание кузнецовского романа. Сделать это следует по нескольким причинам. Прежде всего — потому, что, начиная читать эту книгу, новые поколения читателей, родившиеся уже после завершения эпохи "исторического материализма" и не имеющие никакого представления о том, что происходило в той действительности, про которую в ней написано, вполне могут отнестись с недоверием к тому, о чём рассказывает им Анатолий Кузнецов. Их также могут шокировать — и, как следствие, отталкивать — описанные в его романе ужасы: жестокие убийства людей и животных; проявления дьявольской сущности двуногими прямоходящими, внешне похожими на людей и умеющими разговаривать; истории о человеческой низости, подлости и предательстве ради единственной цели — собственного выживания в окружающем со всех сторон аду; наконец, то, что автор "Бабьего Яра" называет все описываемые им вещи их подлинными именами, ничего от читателя не скрывая и не ища у него сочувствия и снисхождения. Недоверие к этой книге может возникать у молодёжи также и по причине того, что кузнецовская правда категорически не вписывается в стереотипы пресловутой американо-европейской "политкорректности", явления одновременно позорного и пагубного и, к несчастью, получившего такое широкое распространение в современном обществе по обе стороны Атлантического океана.

Но ведь "Бабий Яр" на то и назван его автором не просто романом, но — романом-документом, чтобы подчеркнуть: он написан не для развлечения, а для информирования и предупреждения. Информирования — тех, кто по каким-либо причинам не знает о том, что означают слова "Бабий Яр" для каждого цивилизованного человека; предупреждение же адресовано тем, от кого должно зависеть, чтобы Бабий Яр никогда более не повторился.

Завершая книгу, Анатолий Кузнецов рассказал и о том, как и какой ценой она была написана:

"Этот роман я начинал писать в Киеве <...>. Но потом не смог продолжать и уехал: не мог спать. По ночам во сне я слышал крик: то я ложился, и меня расстреливали в лицо, в грудь, в затылок, то стоял сбоку с тетрадкой в руках и ждал начала, а они не стреляли, у них был обеденный перерыв, <...> а я всё ждал, когда же это произойдёт, чтобы я мог добросовестно всё записать. Этот кошмар преследовал меня, это был и не сон, и не явь, я вскакивал, слыша в ушах крик тысяч гибнущих людей"[5].

Далее Кузнецов утверждал, что мы все не имеем права забывать этот крик. Поскольку это не история, это — сегодняшняя реальность. И что если человечество допустило такое, что однажды смогли возникнуть Бабий Яр и Колыма, Майданек и Потьма, то нет никакой гарантии от того, что нечто подобное не произойдёт ещё и ещё раз. А люди, не желающие этого понимать, обречены на то, чтобы их собственный предсмертный крик звучал по ночам в чужих ушах, лишая сна и сводя с ума этим непрекращающимся кошмаром — в ожидании, когда среди них найдётся тот, кто позволит этому крику выплеснуться на бумагу. И с удесятерённой силой зазвучать в головах миллионов, которые прежде его не слышали.

Судьбе было угодно сделать Анатолия Кузнецова именно таким человеком-проводником. И он возложенную на него свыше миссию выполнил.

Памятник Анатолию Кузнецову в Киеве на пересечении улиц Петропавловской и Кирилловской. Установлен в 2009 г. Скульптор Владимир Журавель. (Толик Кузнецов читает приклеенное к стене дома объявление нацистской оккупационной администрации, адресованное "всем жидам города Киева и окрестностей", с появления которого и начался геноцид в Бабьем Яре.)

[1] Анатолий А. (Кузнецов). Бабий Яр. Frankfurt am Main: Possev-Verlag, 1970. С. 18–19.

[2] См.: Там же. С. 318–324.

[3] См.: Там же. С. 10–12.

[4] Второе издание (англ.). См.: Кузнецов А. (А. Анатолий). Бабий Яр. New York: Possev-USA, 1986. С. 4.

[5] Анатолий А. (Кузнецов). Бабий Яр. Frankfurt am Main: Possev-Verlag, 1970. С. 484.