Тень опричника

В феврале 1565 года в Московском царстве случилось страшное. Грянула беда пострашнее нашествия моровой язвы, то есть пандемии чумы. Высшая государственная власть — в лице царя Ивана IV Васильевича, известного под прозвищем Иван Грозный, — развязала войну против собственного народа. Объявлению войны предшествовали драматические события, начавшие разворачиваться двумя месяцами ранее, после того как первый русский царь устроил в своём государстве социально-политический кризис, целью которого являлось наделение его диктаторскими полномочиями.

Началось всё 3 декабря 1564-го. В этот день царь Иван внезапно заявил ближайшим боярам, что не имеет возможности далее сносить от них "обиды" и "измены", что они не дают ему править государством так, как он считает нужным, и что он не видит для себя никакого иного выхода, как только покинуть "постылую" Москву, препоручив заботу о ней персонально Господу Богу. После чего, прихватив государственную казну и символы царской власти, погрузил эти ценности в санный обоз и в сопровождении семьи, дворцовой челяди и ближайших приспешников отбыл из Кремля в неизвестном направлении. Формально царский обоз направлялся в царскую же вотчину — подмосковное село Коломенское, на богомолье, однако перед отъездом Иван вёл себя настолько вызывающе, что у государственных мужей, утративших от всего произошедшего дар речи, не было ни малейшей уверенности в том, что по окончании этой поездки царь в Москву вернётся.

Предчувствия бояр не обманули.

Посетив Коломенское и отбив в сельской церкви немало молитвенных поклонов, царь решил ехать дальше. Куда — не знал и не понимал никто даже среди его ближайшего окружения. Проскитавшись пару недель по Подмосковью, переезжая из одного села в другое и до чрезвычайности смущая этими перемещениями местных крестьян, царский обоз направился в Александровскую слободу — крепость, расположенную примерно в ста верстах от Москвы. Прибыв в слободу, Иван 3 января 1565 года объявил об отречении от власти в пользу своего старшего сына, малолетнего царевича Ивана, и послал гонцов с известием об этом в Москву — довести его решение до сведения Боярской думы и московского служилого и торгового люда. Попутно в том же послании он обрушил на головы бояр водопад попрёков и обвинений. Государственные мужи обвинялись беглым царём во всех мыслимых грехах — от подготовки заговора с целью его "извести" (читай: умертвить) до государственной измены.

Эта точно рассчитанная и блестяще осуществлённая провокация привела именно к тому результату, который Ивану и требовался.

В Москве уже месяц на всех уровнях шло явное брожение умов. Никто не мог дать логического объяснения поведению царя; всё чаще высказывались предположения, что Иван просто спятил. Поэтому, когда гонцы доставили в Москву царский указ об отречении от престола, это вызвало эффект, сравнимый разве что с известием о неминуемом скором падении на столицу гигантского метеорита. То есть с Концом света. И дворянская знать, и люди купеческого и духовного сословий, и самое подлое простонародье — все были шокированы таким развитием событий до глубины души.

После оглашения царского послания на Красной площади обстановка в столице резко накалилась. Тысячи москвичей, разъярённых названными в этой грамоте "изменами" бояр, бросились в Кремль и потребовали немедля вернуть царя. Боярская дума, смертельно напуганная перспективой народного бунта, посовещавшись, не придумала ничего более подходящего, как просить Ивана возвратиться на царство. Это была страшная, фатальная ошибка, которая стоила почти всем из тех, кто её совершил, головы. Но в тот момент они этого, разумеется, не осознавали.

Через два дня в Александровскую слободу прибыла депутация во главе с церковным авторитетом — архиепископом Пименом, наделённая полномочиями добиться от царя согласия вернуться в Москву на любых условиях. Для виду, малость покочевряжившись, Иван смилостивился и согласился отозвать указ о своём отречении. В тот же день, 5 января 1565 года, он объявил о своём решении учредить персональную армию — опричнину.

Ещё месяц спустя в стране разразилось то, что вошло в историю Государства Российского под названием "опричный террор" и с чего, собственно, и начались все его многовековые беды и напасти. Продолжающиеся и по сию пору.

* * *

Прошло много-много лет. Четыреста сорок, если быть точным.

В 2006 году российский литератор Владимир Сорокин сочинил повесть-антиутопию под названием "День опричника". И не только сочинил, но и опубликовал. История, рассказанная в этом произведении, поражала воображение читателей с нестабильной психикой своим зловещим антиутопическим предвидением — того, что произойдёт в России в недалёком будущем в случае, если у власти будет оставаться тайная политическая полиция.

Недалёкое будущее отстояло в романе Сорокина от настоящего на 21 год — время действия в "Дне опричника" датировано январём 2028 года. Будущее же это было описано писателем-постмодернистом таким, что из него хотелось как можно быстрее проснуться. Пересказывать сюжет сорокинской антиутопии нет надобности, поскольку он принадлежит к разряду общеизвестных. Тот же, кто эту книгу до сих пор не читал, может этим и не озабочиваться, — такому достаточно будет посмотреть на YouTube пару-другую бесцензурных новостных передач про то, что сейчас творится в Беларуси. И он сразу попадёт внутрь этой книги — со всеми её кровавыми ужасами, тайными приказами, "словом и делом государевым" и прочими "потными" делами. Ну разве что без Великой Русской Стены, до завершения строительства которой, как это всегда случается при любом воровском режиме, постоянно не хватает не то трёх, не то пяти миллионов кирпичей. Понеже — крадут-с.

Со времени первой публикации "Дня опричника" прошло уже 14 лет. До наступления описанного в этой книге времени осталось семь. Ныне уже всем — включая, хочется надеяться, и тех, кто на протяжении всех этих четырнадцати лет кликушествовал про то, что "мы уже живём в сорокинской антиутопии", — ясно, что ровно ничего из того, что напридумывал писатель Сорокин, в действительности в 2028 году в России происходить не будет. И не только по причине того, что, как это хорошо известно каждому поклоннику Оруэлла, антиутопии никогда не сбываются. Но также и потому, что никому из простых смертных не дано моделировать будущее человеческой цивилизации — нет у него таких возможностей и полномочий, поскольку такие полномочия и возможности есть только у Того, кто самого этого человека создал и в этот мир отправил. Исключений в этом правиле ни для кого нет, включая и гениальных писателей.

Будет или нечто гораздо более страшное, чем то, что придумал автор "Дня опричника", или же — ничего подобного тому, что описано в его книге. От слова "совсем".

Одной из важнейших особенностей всякой антиутопии является то, что книга, написанная в этом весьма специфическом жанре, является в первую очередь не руководством к применению на практике, но заговором — словом, ударение в котором падает на третий слог. То есть антиутопия — это в первую очередь предупреждение. Оно же, если хотите, магическое заклятие — от того, что может произойти, если история будет развиваться как не надо. А как надо — об этом как раз и должны думать те, для кого такая книга написана. Думать, чтобы смоделированный в ней автором кошмар не стал вдруг свершившейся явью. И не только думать, но и действовать.

* * *

Любой авторитарный режим, не встречающий противодействия на подконтрольной ему территории, имеет тенденцию к трансформации в режим тоталитарный. Это — аксиома. Вопрос лишь в том, сколько времени займёт этот процесс.

В неосоветской России авторитарный режим существует ровно столько же лет, сколько существует она сама, — два десятилетия. Тенденция к трансформации этого режима в тоталитаризм, начавшаяся примерно на середине его существования и заметно усилившаяся в 2014 году — с наступлением эпохи территориальных захватов и развязывания войн против ближайших соседей, — ныне вступила в завершающую стадию. Ситуация в нынешней России такова, что она в очередной раз в своей многовековой истории стоит на пороге решающего выбора: или — или. Или решительный, хотя и крайне болезненный, прорыв к свету — возвращение на правильный путь развития, вхождение в число цивилизованных стран, где гарантии прав и свобод личности являются приоритетными по отношению к так называемым "государственным интересам", и так далее. Или — сползание во тьму, погружение в новое Средневековье, со всеми его ужасами и кошмарами, которые так хорошо научился описывать писатель Сорокин.

До того момента, когда страна определится с этим без сомнения судьбоносным выбором, осталось совсем немного времени. Может быть, год. А быть может, и ещё меньше. Во всяком случае, это, скорее всего, произойдёт ещё до того, как нынешний правитель потеряет власть и отправится в гости к своим приятелям — Слободану Милошевичу, Муамару Каддафи и Николае Чаушеску. Или одновременно с этим.

И прошу запомнить и выучить наизусть: никакого пресловутого "третьего пути" у России нет — как, впрочем, не было его у неё никогда. Те же, кто про этот "третий путь" постоянно талдычили, начиная с позапрошлого века, — все эти полу- и полностью отъехавшие из реальности славянофилы Аксаковы, Киреевские, Крестовские, Леонтьевы и прочие "египетские голуби", — по сути своей были всего лишь упёртыми обскурантами, ретроградами и мракобесами. А их позорная деятельность целиком и полностью вписывалась в сюжет общеизвестного анекдота про двух глистов в сливном коллекторе, вследствие нерадивости ассенизатора узревших далеко-далеко в высоте мутное сияние солнца ("Что ты, что ты, сынок! Как же можно! Ведь это ж — Родина!").

Поэтому вариантов — только два: или к свету, где нет никаких молочных рек с кисельными берегами, но есть возможность строить будущее собственными руками, кровью и потом, на благо себе самому и окружающим, — или во мрак, где лязг, хрип, стон и скрежет зубовный. И тень сорокинского опричника Комяги, вылезшего из своего бордового, со свежеотрубленной собачьей башкой на капоте "мерина" перед вашим домом, заслоняющая, подобно грозовой туче, проникающий в ваши окна свет.