Хранители истории. Часть 1

Иногда день смерти такой же праздник, как и день рождения. 5 марта 1953 года — это особый день в истории нашей страны. Умер архитектор системы государственного террора и угнетения. Конечно, великий кормчий был не единственным человеком, на котором держалась эта система. Но с его смертью изменения стали возможны. Ближайшие же его сподвижники взялись за изменение страны, и, несмотря на некоторый застой, в том числе и идеологический, эти изменения были доведены до своего логического конца в 1991 году.

Что-то, может быть, не изменилось до сих пор, что-то забылось, а что-то пытается возродиться сегодня заново. Иногда вполне вменяемые люди предлагают вернуться к практике подчинения личности интересам государства. Иногда эта точка зрения пользуется успехом. Именно поэтому мы должны хорошо помнить пройденный материал. Работники музея ГУЛАГа помогают нам не забывать, что до сих пор касается каждого из нас. Эта статья о них.

Людмила Садовникова. Отдел Визуальной антропологии

Работаю в музее с 2013 года, я автор и руководитель проекта "Мой ГУЛАГ". Проект существует с 2013 года, его цель — актуализация памяти о репрессиях и системе ГУЛАГа. Мы находим людей по всей стране, это люди, которые сами были в лагерях, дети репрессированных, среди наших респондентов — депортированные, люди, пережившие кулацкую ссылку, те кто родился и рос в лагере, сотрудники НКВД и их дети. В общем, все те, через чью судьбу тем или иным образом прошли репрессии.

В данный момент мы сняли более 300 интервью. Все они хронометражем от 3 до 25 часов. Разговариваем мы с нашими героями по такому принципу: насколько человеку интересно с нами общаться, настолько долго мы и записываем интервью. Сейчас у нас работают девять съемочных групп, а когда-то — и достаточно долго — мы работали вдвоем, снимали практически на коленке. И вот постепенно это стало превращаться в большой проект. Понятно, что подобные интервью записывали "Мемориал" и "Сахаровский центр", но мы решили, что у нас будет радикально другая постановка вопроса: с одной стороны, мы создаем исторический источник — большое полотно, многочасовое биографическое интервью, когда человек рассказывает всю свою жизнь.

Нас интересует не только ГУЛАГ, нас интересует то, что человек пережил, как его трансформировал лагерь, как его трансформировали репрессии — вот это для нас важно.

Чтобы решить эту историческую задачу, мы сделали программу-опросник для шести категорий респондентов и опубликовали методичку, которой каждый, кто захочет записать такие воспоминания, может воспользоваться.

С другой стороны, нам очень было важно, чтобы был снят материал, который можно художественно осмыслить. Поэтому у нас работают профессиональные режиссеры и мы снимаем интервью как парную сцену — мы сами не скрываем своего отношения и пытаемся раскрыть человека, пытаемся не в словах найти человека, а, может быть, в том, что он не говорит, показать именно человека, а не только историческую канву его жизни.

Такой материал позволяет нам делать фильмы, которые мы размещаем в экспозиции. Также мы выложили уже 137 интервью на сайте проекта "Мой ГУЛАГ" и на YouTube-канале.

Для нас очень важно, что люди, которые смотрят эти интервью, часто пишут в комментариях, что то, что мы делаем, — бесценно.

В Москве мы записали почти всех, кто был в лагере, кто был жив. На днях умерла одна из наших первых героинь — Хачатрян Людмила Алексеевна. Я ее нашла в 2013 году, позвонила, она сказала: "Я болею, я не могу".

Где-то через три месяца она сама нашла меня в музее и сказала: "Пока не расскажу — не умру". И мы к ней месяц ездили, вышло где-то 24 часа материала.

Практически все герои, которые были в лагере, дают большие интервью. При этом мы сразу для себя сказали, что мы не будем снимать только героев, т.е. людей, которые очень интересны. Для режиссеров неигрового кино поиск героя — это отдельная сложная работа. Мы же снимаем каждого, кто приходит к нам и хочет рассказать свою историю.

Иногда для человека решиться на это — уже подвиг. Единственное, у нас есть один важный критерий. Люди, которые становятся респондентами нашего проекта, — это те, у кого есть личные воспоминания. Человек может практически ничего не помнить, но может вспоминать детский дом, куда его забрали после ареста родителей, или он помнит сам момент ареста.

У нас есть герой — Нестеренко Алексей Георгиевич, который отца расстрелянного вообще не помнит, но помнит тот момент, когда он поступал в институт и мама ему рассказала, что его папа не на войне погиб, а был репрессирован. Вот это вот единственное его собственное воспоминание о репрессиях, событие, которые кардинально изменило его жизнь.

Почему мне кажется важным дело, которым я здесь занимаюсь? Понятно, что я не одна, у нас большая коллективная работа. И к нам сейчас присоединяются люди из регионов — они просто пересылают свое видео. Мне кажется, что именно эти воспоминания, сохранение этой памяти — это вообще сейчас самое главное.

Осознание не только на личном уровне, но и на государственном уровне этого трагического прошлого, реальный наш Нюрнберг, который, на мой взгляд, абсолютно точно должен состояться.

Мы спрашиваем об этом у наших респондентов, и практически все они говорят, что он должен быть. Пока он не состоится, будет этот наш вечный круг, возвращение в ту же точку, откуда мы никак не уйдем. Признание всей этой советской системы преступной — вот лично для меня главный мотив моей работы.

Поиск героев

Иногда люди приезжают из регионов, сообщают, что есть вот такой-то человек, и я пытаюсь связаться с ним. Очень нам помогают местные общества репрессированных. Они дают нам списки, и мы по ним звоним.

Большое количество героев, живших в Москве, приходили сами. Одним из первых был Фидельгольц Юрий Львович, к сожалению, уже покойный. Он пришел в музей сам, и мало того, что он дал интервью, еще и провез по всей Москве, по всем самым важным объектам: дом, где арестовали, больница, где психиатрическое освидетельствование делали, здание на Пречистенке, где был в предварительном заключении, дом на Арбате, где судили. А забрали его с первого курса театрального училища в 1948 году.

Мы приезжаем к нашим героям по несколько раз, иногда спустя несколько лет. И здесь очень важно сказать о музейном социально-волонтерском центре, который позволяет с нашими героями не расставаться. После того как мы снимаем материал, мы передаем респондентов в руки волонтеров социального центра, и у героев нет ощущения, что мы сняли и оставили их. Они приходят к нам в музей, к ним приезжают волонтеры. Благодаря этому мы можем вернуться к съемкам человека спустя несколько лет, продолжить с ним работу.

Они не жертвы, а совершеннейшие победители

Все наши герои очень разные, по-разному они пережили этот тяжелый опыт и вышли из него разными. Как мне кажется, есть два выхода из этой ситуации. Стратегия выживания диктовала людям скрывать правду. Человек попадал в лагерь, а его имя переставали упоминать, отрезали его изображение с общих семейных фотографий — у нас много таких фото, где отрезаны люди, которые были репрессированы. А те, кому удалось вернуться из лагеря, старались детям не рассказывать про свой опыт. И получается, что это такое избегание большой правды и со стороны тех, кто сам был в лагере, и со стороны их детей, которые говорят, что их родители старались против системы не настраивать.

А есть герои, которых обстоятельства не изменили, они говорили: "Какой вошла в лагерь, такой и выйду, и ничего меня не изменит". Большинство таких людей — либо те, кто был отправлен в лагерь "за веру", либо мальчики и девочки, арестованные в 1948–1949 годах за принадлежность к "молодежным организациям".

Понятно, что таких героев у нас большинство. Это мальчишки, которые писали стихи, читали их товарищам, смеялись над Сталиным и его невежеством. Они в лагерь пришли с твердым пониманием, что такое советская власть, и лагерь их не изменил, они такими же и вышли.

Их совершенно невозможно назвать жертвами. И для меня они не жертвы, а совершеннейшие победители.

Отличалось ли содержание в лагере репрессированных до войны и после войны?

На мой взгляд, лагеря довоенные и послевоенные сильно отличались. После войны пришли люди, которые уже были на фронте, или те, кто отправлялся в лагеря из национальных сопротивлений. Если в 1937 году было разобщенное общество, то есть "я сижу ни за что, а остальные, наверное, виноватые", то после войны в лагерь попадали люди воевавшие, которые уже могли объединиться и сопротивляться этой системе, появилась солидарность.

Как вы эмоционально справляетесь с такой работой?

Конечно, есть эмоциональное выгорание... Я с ним стараюсь бороться. Сама обратила внимание: два года назад я монтировала фильм для нашей экспозиции, который называется "Репрессированное детство". Мы его показывали несколько раз в кинотеатрах. И вот сейчас я его смотрю и понимаю, что там, где я плакала, я уже по-другому это ощущаю. Меня это, конечно, печалит. Но когда приходит какой-то новый герой, он дает новые силы и прямо возрождает из пепла.

Важная история

Вот такая вот история нашего нового героя из Ржева Александра Владимировича Ерохина. История его началась в 1946 году, когда он был учеником 9-го класса. После войны его двоюродный брат, фронтовик, вернулся в родную деревню, а затем приехал в город к дяде (отцу нашего героя) и начал рассказывать ему обо всем, что увидел в деревне: как живется крестьянам, как они обложены налогами, как голодают. И наш герой, наслушавшись этих историй, летом, между 9-м и 10-м классом, сел и написал письмо Сталину. Он писал о тяжелой жизни крестьян и о том, что Сталин, не являясь царем, обладает практически царской властью, а поэтому в его силах все изменить. Еще и про внешнюю политику написал, мол, на словах мы очень миролюбивые, а пол-Европы завоевали. В конце попросил дать ответ в газете "Правда". Единственное, испугался в последний момент и поменял две буквы в своей фамилии.

Ответа в "Правде" так и не было. Но через некоторое время ночью к нему приехали и забрали. В конечном счете он получил 10 лет лагерей.

Во время интервью он рассказал, что в 1954 году к нему в лагерь приехала комиссия по реабилитации. И женщина, председатель комиссии, разбирая его дело, спросила: "Ну что, больше не будешь письма писать?" А он ответил: "Будет так же плохо — напишу". И его не реабилитировали. Отпустили по амнистии, а реабилитацию он смог получить только в 1991 году.

В его жизни всегда был отпечаток того, что у него не было реабилитации. Его даже с работы один раз уволили из-за этого.

Скоро мы поедем в Ярославль к Михаилу Николаевичу Пеймеру. Он воевал, прошел Сталинградскую битву, а после войны сказал, что нельзя наших военнопленных отправлять в ГУЛАГ. И что если это приказ Сталина — разве Сталин не может ошибаться? За это свой День Победы он встретил в тюрьме, а после на 10 лет отправился в лагеря.

Как идут на рассказ люди, находившиеся во время репрессий по другую сторону?

У нас всего несколько таких историй. Один человек — Васьков Грициан Родионович — пришел в музей, думая, что музей ГУЛАГа — это музей, где рассказывается о достижениях ГУЛАГа. Потом, конечно, он понял, что это не так. Его отец, знаменитый Родион Васьков (упоминаемый Шаламовым и Мальсаговым), был репрессирован за превышение полномочий в 1952 году. И Грициану Родионовичу, с одной стороны, хотелось рассказать, как люди, которые были у истоков ГУЛАГа, отличались от тех, кто был после, с другой стороны — реабилитировать память об отце.

Еще у нас была дружба с музеем в Бутырке. И оттуда к нам приходили люди, которые сами всю жизнь в тюрьме проработали. У нас есть интервью с Бушминым Иваном Лукичом. Человек сначала участвовал в депортации турок-месхетинцев, в присоединении Западной Украины, затем всю жизнь проработал охранником в Бутырской тюрьме. Очень интересное и актуальное интервью.

Главное, что, не осознав все это, не поняв, что это была система, она была преступна, мы так и не сможем выйти из нашего замкнутого круга. А самое страшное последствие этой истории — то, что мы в ней так и остаемся. Потому что все началось с 1917 года и, на мой взгляд, продолжается до сих пор.

Хотя мне кажется, что отношение к истории ГУЛАГа меняется. За то время, что я работаю, эта тема становится актуальна. Многие находят среди свои родных репрессированных. Люди к этой памяти обращаются, и в этом есть какой-то целительный момент.