В паутине безумства

В издательстве "Дух и литера" вышла книга журналиста, писателя и публициста Ксении Кирилловой "В паутине безумства". Это шпионский роман, действие которого происходит во времена холодной войны. Книга рассказывает о сложных человеческих отношениях, поломанных судьбах, шпионах и карательных методах, при помощи которых боролась власть со своими инакомыслящими соотечественниками. Корреспондент Каспаров.Ru поговорил с Ксенией о России, ее будущем и прошлом, а также обсудил, почему молодым людям, ностальгирующим по советскому союзу, необходимо прочитать эту книгу.

— Ксения, расскажите пару слов о вашей книге.

— Формально "В паутине безумства" — это шпионский роман о холодной войне и противостоянии разведок в то время. Действие книги происходит в конце 60-х — начале 70-х годов. По сюжету, молодой сотрудник ЦРУ Патрик Корн отправляется на опасное задание. Ему предстоит встретиться под вымышленным именем с ведущим советским военным инженером Алексеем Голубовым, за свое несогласие с линией партии заключенным в один из самых страшных видов советских лагерей — спецпсихбольницу закрытого типа при МВД (СПБ), но успевшим передать важные документы на Запад. Для выполнения своей миссии разведчик прибегает к помощи молодой медсестры Ирины, которая давно испытывает угрызения совести по поводу своей работы. Девушка влюбляется в иностранца, даже не догадываясь о том, с кем она в действительности имеет дело.

Но, несмотря на вымышленный сюжет, мне важно было показать страшные реалии того времени, в первую очередь систему советской карательной психиатрии. Практически все зарисовки, связанные с ней, основаны на документальных материалах — воспоминаний людей, прошедших через этот ад, а также моих личных бесед и интервью с этими людьми. Возможно, благодаря увлекательному сюжету с этой темой сможет ознакомиться более широкий круг читателей. Ну и, конечно, мне важно было показать драму человеческих отношений и сложности выбора в условиях, когда, казалось бы, уже не остается возможности совершать этот свободный выбор.

— Почему вам интересна тема карательной психиатрии?

— Вообще историей советского диссидентства я заинтересовалась, еще живя в России, но о карательной психиатрии я тогда знала немного, по большей части — просто о факте ее использования. Уже в последние годы, работая обозревателем Крымской службы "Радио Свобода", я стала сталкиваться с возрождением этой практики, в первую очередь в отношении крымских татар. Впрочем, такого рода эпизоды встречались и в других регионах. Вспомним покончившего с собой 18-летнего подростка Влада Колесникова. Этот отважный парнишка выдержал травлю со стороны сверстников и родных, угрозы от полицейских и даже собственного деда, но самой последней каплей для него стало принудительное заключение в психиатрический стационар его лучшего друга Николая Подгорного. Единственной причиной такого решения родителей, по словам друзей Николая, стали его оппозиционные политические взгляды: Ник вместе с Владом выступал против аннексии Крыма и российской агрессии в Украине. Я общалась с Владом незадолго до его смерти и помню, в каком ужасе он описывал состояние Николая (Ника, как он его называл) после возвращения из больницы: "синдром отмены" и прочие последствия "лечения". Скорее всего, именно случившееся с Ником подтолкнуло Влада к этому шагу. Карательная психиатрия возрождается и в некоторых других постсоветских странах, к примеру в Узбекистане.

Но главным потрясением, которое окончательно убедило меня взяться за тему карательной психиатрии, стало личное знакомство с ее жертвами: советскими диссидентом Яковом Осмоловским из Украины и Виктором Давыдовым из России. Помимо личных разговоров и интервью, Виктор Давыдов написал детальные и пронзительные воспоминания, точно описывающие быт советских психбольниц и мучительное действие нейролептиков. Наверное, именно прочтение этих воспоминаний стало поворотным этапом, когда я решила, что молодому поколению, все чаще ностальгирующему по СССР, непременно нужно узнать эти факты.

— Вы пишете о холодной войне, разведке, советском оружии и карательной психиатрии. Что между этим общего?

— Наверное, то, что это разные стороны одной медали. Противостояние разведок существует всегда, но только агрессивная политика тоталитарных государств доводит это противостояние до такого предела, что мир оказывается перед угрозой ядерной войны. И эти два компонента: агрессивность вовне и нетерпимость к инакомыслию внутри страны — в равной степени характерные признаки тоталитарного режима. Такие режимы держатся на создании иллюзии "осажденной крепости" и противостояния со всем миром. И точно так же им необходимо постоянно находить "врагов" среди собственных сограждан, в первую очередь среди тех, кто осуждает их внешнюю агрессивность.

­— Какие прототипы были у персонажей?

— Прямых прототипов не было ни у кого. Все персонажи — это собирательные образы, но отдельные детали этих образов действительно имеют сходство с реальными людьми. Однако важно понимать, что это сходство касается лишь внешних деталей, но не характеров и судеб людей. К примеру, в военном инженере Голубове проглядывают черты самого ценного советского актива в истории американской разведки Адольфа Толкачева, а план эвакуации инженера Голубова отражает реальную операцию ЦРУ по эксфильтрации из СССР бывшего майора КГБ Виктора Шеймова.

К слову, в одном из своих писем в ЦРУ Адольф Толкачев упоминал, что вначале планировал заняться открытым диссидентством, и даже подготовил листовки, но вовремя понял, что человека с таким уровнем доступа к государственным секретам, как у него, система уничтожит при малейших признаках "неблагонадежности". История Алексея Голубова — это своего рода "несбывшаяся вероятность" судьбы Толкачева (к слову, не менее трагической). Голубов открыто высказал свои сомнения, и это в сочетании с его должностью оказалось для него роковым.

Патрик Корн — вымышленный персонаж, и мы, наверное, еще долго не узнаем, использовало ли ЦРУ нелегалов для работы в Советском Союзе — до тех пор, пока не будут рассекречены соответствующие документы. Известно, что КГБ выпускал целые инструкции о том, как следует вычислять таких нелегалов, то есть искренне верил, что они существуют. И, конечно, мы знаем, что и СССР, и сегодняшняя Россия используют нелегалов. Что касается именно "литовского" прикрытия главного героя, этот сюжет книги родился от одной фразы, которой со мной поделился знакомый ветеран ЦРУ. Он сказал, что в годы работы в России его язык был так хорош, что его принимали за выходца из стран Балтии, но никак не за американца. Это и послужило основой идеи.

Медсестра Ирина — это тоже абсолютно вымышленный персонаж. Мне важно было прочувствовать трагедию хорошего человека, который становится невольным соучастником системы зла. У меня не было подобного опыта, поскольку в наше время у людей есть больше возможностей проявить бескомпромиссность: бросить работу, уехать из страны. Но Ирина попадает в СПБ по распределению, и обязана отработать там минимум три года. Она не может просто взять и уехать из Советского Союза, не имея выездной визы. У Патрика возможности выбора тоже стеснены верностью своей стране и заданием, в важность которого он искренне верит. И все же даже в их ситуации существует возможность оставаться людьми.

— Расскажите наиболее запомнившуюся вам историю, которую вы слышали о карательной психиатрии в советском периоде.

— На самом деле все эти истории достаточно ужасны, но если выделить какую-то одну, самой шокирующей стал эпизод, которым со мной в интервью поделился Виктор Давыдов: о том, как один из заключенных пытался покончить с собой, воткнув себе шариковую ручку в глаз — так он пытался достать до мозга. И еще один эпизод, как другой "пациент", тоже в процессе попытки суицида, расковырял руку ржавым гвоздем и тянул вену, пытаясь ее порвать.

Описание любых пыток, наносимых заключенным извне, не внушает такого ужаса. Невозможно даже представить, каковы были страдания этих людей, если на их фоне они решились покончить с собой даже таким мучительным способом, преодолевая боль и элементарный инстинкт самосохранения. Нам трудно представить даже, как человек может выдержать "обычные" пытки, но подвергать пыткам себя самого, чтобы таким образом вырваться из еще более страшного ада — это вообще находится за гранью понимания. Эти эпизоды красноречиво говорят о том, что условия СПБ иногда были гораздо хуже, чем обычные лагеря.

— С кем вы консультировались и какие исторические документы вы использовали при написании книги?

— Как уже говорилось, этой книги просто бы не было, если бы не воспоминания, публикации, личные беседы и интервью с советскими диссидентами и бывшими узниками "спецпсихбольниц" Яковом Осмоловским и Виктором Давыдовым. Также очень хотелось бы поблагодарить президента Ассоциации психиатров Украины, правозащитника и бывшего советского политзаключенного Семена Глузмана за важные советы для этой книги. По крайней мере после его одобрения у меня появилась надежда, что, если роман не вызвал возражений у профессионального психиатра, выступавшего против карательной психиатрии еще в советское время, значит, мне удалось раскрыть эту тему.

Исторический контекст описываемых в романе событий тоже выдержан достоверно: в начале 70-х, на фоне переговоров о разоружении, действительно разрабатывалась термоядерная противоракета системы ПРО А-35, технические характеристики которой переданы в книге. Формально информация об этой ракете есть уже даже в Википедии, но, не будучи специалистом, я бы не смогла безошибочно оперировать профессиональными терминами, если бы не помощь украинских военных экспертов. Здесь особенно хочется выделить бывшего замминистра обороны Украины Леонида Полякова, чья помощь в вопросах советской противоракетной обороны оказалась просто неоценимой.

Темой холодной войны и работы ЦРУ в те годы я заинтересовалась уже здесь, в США. Нынешний виток противостояния между странами пробудил интерес к этой теме у многих людей, и я рада, что узнала детали про Адольфа Толкачева, Дмитрия Полякова, Рышарда Куклинского и других, уже живя здесь, то есть без налета российской пропаганды. К слову, американские журналисты гораздо более объективны в оценках подобной темы, чем российские. К примеру, они с легкостью признают, что эти люди оценивались на родине как предатели, и не скрывают личные недостатки объектов своих исследований. В отличие от российского ТВ, они не стремятся показать мир черно-белым, и гораздо более критичны по отношению к собственным спецслужбам.

Еще в 2015 году ветеран ЦРУ Чарльз Левен порекомендовал мне документальную книгу Дэвида Хоффмана "The billion dollar spy" ("Шпион на миллиард долларов"), которая раскрывает очень много реальных операций работы ЦРУ в период холодной войны. Ну и, конечно, личное общение с Чарльзом, равно как и с другими ветеранами: Кристофером Берджерсом, Майклом Сэллерсом, Джоном Сайфером и Полом Гоблом, помимо исторических фактов, открыло для меня главное — взгляд на советскую Россию с другой стороны океана, который я тоже постаралась передать в книге.

Цитаты из "Хроники текущих событий" тоже подлинны — они взяты из опубликованных в Интернете первых выпусков Хроники, а предшествующие им факты отражают реальную историю советского диссидентства, довольно точно описанную книге Людмилы Алексеевой "История инакомыслия в СССР". Даже цитаты из лекции Андропова и меню из Свердловского ресторана 70-х годов — это подлинные документы. Этой лекции Андропова, к слову, нет в Интернете — но мне удалось сфотографировать ее отрывок во время посещения музея в Санкт-Петербурге в 2012 году. Этот музей мне порекомендовал один старый друг-диссидент, которого я с благодарностью вспоминаю до сих пор. Возможно, придирчивый читатель, который жил в то время, сможет найти какие-то небольшие неточности. Но в целом дух эпохи, я надеюсь, передан точно. К слову, литовская легенда про Жильвинаса, используемая в книге, тоже подлинна.

— С какими трудностями вы столкнулись при изучении материала?

— Самой главной трудностью, наверное, было то, что я не жила в то время. Можно совершенно дословно использовать цитаты из "Хроники", но я все равно не держала ее в руках, не пробовала на ощупь толщину бумаги. То есть трудности были в описании вот этих мельчайших деталей эпохи. Да, конечно, я знала от родителей и из старых книг, как ощипывали куриц, как хранили продукты за окном за неимением холодильника. Я пыталась с точностью передать даже репертуар фильмов, которые шли в то время, модные стрижки, то есть создать иллюзию полного погружения в эпоху. И все равно я допускаю, что могла что-то упустить. Это мой первый опыт исторического романа, а писать о незнакомом прошлом всегда сложнее, чем о знакомом настоящем.

— Была ли у вас идея написать документальную книгу по этой проблеме?

— Нет. Я считаю, что документальные книги на такую тему может написать только человек, сам переживший такое, либо специалист в этой области — в данном случае это должен быть как минимум профессиональный психиатр. Художественная книга не требует полного описания проблемы, для нее достаточно показать несколько ярких зарисовок, передать главную боль, описание и ощущение. Она не требует детального анализа явления. Но документальная книга требует гораздо более глубокого погружения в проблематику. К примеру, несколько моих друзей-журналистов погибли в последние годы при странных обстоятельствах — скорее всего, были убиты. В отношении других друзей из числа диссидентов возбуждались уголовные дела. И я не хотела бы, чтобы документальную книгу об этих людях писал бы человек, не знающий детально, чем они жили, чем занимались, через что прошли. Хотя я приветствовала бы любые публикации, в общем рассказывающие о репрессиях в сегодняшней России, и тем более художественные вариации на эту тему. В этом разница между художественной и документальной литературой: совсем другой уровень ответственности.

— Почему вы считаете важным говорить о карательной психиатрии в художественно-развлекательной литературе? Как вам кажется, не умаляет ли жанр шпионского романа саму проблему карательной психиатрии?

— На мой взгляд, не умаляет. Ведь шпионский роман — это не значит легкомысленный "боевичок". Литература — это в первую очередь способ показать глубокую драму, передать не только образы и чувства, но и смыслы. И карательная психиатрия — отнюдь не единственная проблема, поднятая в книге. К примеру, мне также нужно было ввести категорию "несбывшейся вероятности". Мы действительно очень часто не задумываемся о том, что без трудов, подвигов и жертв многих людей в нашей жизни могла бы воплотиться иная, гораздо более страшная вероятность. Мы не думаем о предотвращенных преступлениях, о непрозвучавших взрывах, о не начавшихся войнах. Мы привыкли воспринимать реальность как данность, и часто даже не думаем о том, какую цену приходится платить кому-то за мирное небо над нашей головой. И точно так же, как в глобальном масштабе, "несбывшиеся вероятности" существуют в нашей собственной жизни. Да, мы не можем достичь всего, что нам хочется, но то, какой выбор мы сделаем, в какую сторону повернем рельсы нашей собственной жизни, зависит только от нас самих.

Мне хотелось показать, как в людях переплетаются какие-то естественные, человеческие потребности и страсти, даже порой неплохие поступки — и с какой легкостью эти люди в то же время могут участвовать в огромного масштаба зле. И это, похоже, самое страшное качество зла — его обыденность, повседневность, некий "обыкновенный фашизм". Еще один непростой выбор — это трагическая ситуация, когда приходится жертвовать одной частью совести ради другой ее части, когда очень трудно бывает определить тот допустимый предел лжи, который человек может позволить себе, не потеряв себя окончательно. И среди всех этих проблем и смыслов карательная психиатрия — это тоже одна из маленьких драм, на которые страшная эпоха обрекает людей. Я не думаю, что она идет вразрез с другими смыслами.

Понимаете, конечно, художественная литература не является плацдармом для научных книг, это просто разные жанры. Но парадокс в том, что, если смотреть с точки зрения не специалиста, а обычного читателя, сухой научный текст подчас может "умалить проблему" намного сильнее, чем художественный. Допустим, если мы просто сухо отметим факт: "Действие нейролептиков приводило к проблемам с концентрацией внимания и порождало побочные эффекты в виде судорог и жжения в теле" — это будет абсолютно точная и четкая, без малейших домыслов, фиксация действительности. Но затронет ли она читателя, сможет ли показать ему изнутри, что чувствует человек в таком состоянии, как именно это переживается? Я боюсь, что для многих она останется лишь сухой, ничего для них не значащей фразой, описывающей какое-то совершенно чуждый им опыт.

Мне же хотелось, чтобы люди смогли хотя бы на минуту представить это состояние изнутри, хотя бы в паре зарисовок увидеть мир глазами человека, который испытывает все это на себе. Напряженный сюжет, свойственный шпионским романам, лишь помогает читателю поддерживать интерес к событиям и героям, и этот интерес помогает ему глубже прочувствовать то, что переживают эти герои. Такого эффекта невозможно добиться с помощью научной и даже популярной документальной литературы.

— Какие схожие черты вы видите между эпохой холодной войны и нынешним временем?

— Помимо возрождения репрессий и карательной психиатрии, о которой я уже упоминала, это, безусловно, и рост внешнеполитической агрессии России не только на постсоветском пространстве, но и в отношении западных стран. Сюда относится и вмешательство России в американские выборы, и продолжающиеся ее попытки влияния на внутренние дела Соединенных Штатов, и поддержка радикальных сил (как правых, так и левых) в Европе. Многие политологи отмечают, к примеру, что отношения России и США сейчас даже хуже, чем они были на протяжении большей части холодной войны. Ну и, безусловно, война разведок продолжается и сегодня с той лишь разницей, что Россия стала еще больше использовать криминал и "грязные деньги" для влияния на другие страны, а не только классический шпионаж. "Активные мероприятия" использовались КГБ и раньше, но сегодня Москва особенно преуспела в них, используя против Запада его же собственные технологии и свободы.

Кстати, даже "Хроника текущих событий" вновь издается сегодня — только называется уже "Новой хроникой" и выходит в качестве Интернет-издания. Так что параллели налицо.

— По вашему мнению, почему в России вновь стали применять карательную психиатрию?

— Я думаю, здесь имеет место, конечно, естественный страх любой тоталитарной власти перед инакомыслием, но не только это. В случае обычного страха достаточно обычных репрессий, которые сегодня тоже применяются довольно часто, особенно по "экстремистским" статьям. Однако главное, на чем держатся тоталитарные режимы — это страх и клевета, а один из излюбленных приемов клеветников — это предельная дискредитация оппонента. Это естественный способ существования любой тоталитарной системы и основа ее пропаганды. Дискредитация чаще всего осуществляется по двум направлениям: предельная демонизация критиков системы или выставление их "неполноценными", "убогими", "психически больными". Этим диктаторы словно подчеркивают: психически здоровый человек не будет выступать против них. Часто обе эти формы дискредитации идут рука об руку. К примеру, кремлевская пропаганда и сегодня рисует Запад как некую предельно враждебную и разрушительную силу, мечтающую разрушить Россию, а, соответственно, россиян прозападных взглядов стремится показать продажными или сумасшедшими. Это делалось и в советское время.

Те же тенденции видны на примере крымских татар. С одной стороны, Москва пытается создать из них образ народа-террориста, а с другой, показать, что многие "террористы" еще и психически невменяемы, а потому особо опасны. К тому же в СССР и в России сохраняется негативное отношение к любым людям, имеющим психологические проблемы. На них сразу же навешивают ярлыки "психа", их сторонятся и опасаются и считают, что "дыма без огня не бывает". Власти с удовольствием играют на этих стереотипах. Прием действуют практически безнаказанно, ведь известно, что после длительного употребления нейролептиков многие на самом деле сходили с ума.

В то же время угроза попадания в места, подобные СПБ — это прекрасный способ запугивания несогласных. На примере Олега Сенцова и других политзаключенных мы видим, что обычные лагеря не могут сломить по-настоящему сильных и волевых людей. Однако воздействию на разум и разрушению способности ясно мыслить не способны противостоять даже герои, поскольку силой воли невозможно справиться с биохимическими процессами в мозгу. И потому страх попадания в психбольницу и разрушения личности изнутри — это страх, способный заставить замолчать многих диссидентов.

— Можете привести несколько примеров карательной психиатрии в современной России, помимо уже упомянутого Николая Подгорного?

— Первым тревожным звоночком стало постановление Ленинского районного суда Барнаула от 25 мая 2015 года о назначении члену УИК Антону Подчасову психолого-психиатрической экспертизы. Антона судили за обнаруженный на его странице "ВКонтакте" перепост "Русофобии поста" (записи другого барнаульского активиста Андрея Тесленко против аннексии Крыма). Прокурор объяснила свои сомнения во вменяемости Подчасова тем, что он рассуждает об истории страны и предвыборном законодательстве и выражает несогласие с лингвистической экспертизой по своему собственному делу. Экспертиза признала активиста вменяемым, хотя это не помогло ему избежать обвинительного приговора суда.

Вторым таким делом стал случай Подгорного, а затем была целая череда насильственного помещения несовершеннолетних в психиатрические больницы. Шестнадцатилетнего Глеба Астафьева поместили в больницу из-за его пикета в поддержку художника Петра Павленского. Тем временем известный радикальный православный активист Юрий Задоя отправил в психбольницу своего сына Константина. Конечно, нельзя забывать как в 2016 году в Крыму заместителя председателя Меджлиса крымско-татарского народа Ильми Умерова принудительно поместили на экспертизу в психиатрическую клинику. Затем подобные решения принимались в отношении еще нескольких крымских татар.

И вот буквально на днях, более, чем через год после завершения работы над книгой, Путин подписал указ, позволяющий не только врачам, но и прокурорам подавать иски в суд о принудительной психиатрической госпитализации. То есть книга писалась о прошлом, а оказалась, увы, в чем-то пророческой.

— По-мнению Юрия Савенко (российский психиатр, президент Независимой психиатрической ассоциации России), карательная психиатрия возникает только в тоталитарных странах и обслуживает преступный режим. Насколько вам близко это утверждение?

— Мне трудно представить феномен карательной психиатрии в демократической стране. На Западе, если подобный факт станет известен, это вызовет колоссальные народные волнения и самые серьезные последствия.

— Как вы относитесь к утверждению, что Россия — это полицейское государство?

— Я согласна с той лишь оговоркой, что, помимо уже практически сложившейся репрессивной системы, в современной России сохранился довольно внушительный элемент того, что называется "беспределом" — ситуация, когда под каток государственной машины может попасть не только диссидент, но и тот, кому просто "не повезло", кто невольно перешел дорогу "сильным мира сего", чье имущество приглянулось кому-то из олигархов. Расправы с такими людьми происходят хаотично, и предсказать какую-то логику в них совершенно невозможно. Под "полицейским государством" все же понимают обычно жесткую и отлаженную репрессивную систему, в которой существуют хоть какие-то правила. Россия — это, я бы сказала, государство полицейского беспредела. Людей слишком долго приучали к мысли, что с кем угодно может случиться что угодно.

— На что бы вы рекомендовали обратить внимание читателям вашей книги?

— Я была бы рада, если бы люди задумались, какую пусть даже маленькую лепту они могут внести в то, чтобы в чьей-то конкретной судьбе не воплотилась самая страшная из возможных версий реальности.

— Каким вы видите будущее России?

— Трудно сказать. На данный момент, я, к сожалению, не вижу предпосылок для каких-то скорых положительных перемен. Оппозиция слишком разрознена, а народ слишком запуган даже не репрессиями, а постоянно внушаемым пропагандой страхом, что "иначе будет еще хуже". И этот страх способен парализовать даже назревшее у многих желание перемен.