Памятник умученным овечкам открывал сам волк. Нет, не тот, который тех овечек умучил, а его правнук. Не один, между прочим, а с собакой при ружье, которая перешла на их сторону еще во времена оные. Это раньше собака пасла овечек, заботясь о них и охраняя от волка, теперь собака с ружьем служит волку. Он ее за это не дерет. Не дерет, если проголодается. А если сыт и еды вдоволь — и овечкой, бывает, поделится. А собака, она ж тоже хищник, тоже власть любит. Не саму по себе, а чтоб еды в достатке и еще чтоб прикопать на черный день.
Овечки хлопали ушами и сморкались в сторону умученных, но не очень надрывно, тем более, что имен никто не называл и не помнил. У них давно была такая игра — не говорить имен. Ни овечьих, ни волчьих. Да и какая разница. Зато у них теперь был памятник. Некоторые говорящие овечки говорили, что он от слова "память", а память — это когда помнят, кто. Кто умучен. Кто умучил. Но волки всегда любили почитать, оплакивать и просто использовать безымянных овечек, умерла так умерла, памятники неизвестным овечкам стоят — тоже испокон — по всей волкумене.
Овечки с именами — идут на прокорм. Волкам и их собакам. Остальные овцы, как хлопающие, так и хлюпающие, их иногда замечают. Но прилежно ждут, пока имена исчезнут, и новых умученных можно будет причислить к безымянным.
Замкнутая работающая экосистема, нет?
Спросите, где пастух? Стух тот пастух. Да и был ли?