Жизнь за МКАДом: "Дон" и рюкзак на обочине

Таксисты приторговывают наркотиками и возят водку чеченцам-мусульманам, а уставших дальнобойщиков штрафуют за визиты к семьям. Жители сельскохозяйственной кормилицы страны Кубани наживаются на курортниках, ругают качество хлеба, а продавцы предлагают арбузы с повышенным содержанием химикатов. Русские спорят об Украине, а уроженец Армении уезжает на фуре на Донбасс, навстречу украинским блокпостам и угрозам. Ночи на остановках и внутренняя жизнь российского автобана М-4 "Дон" глазами провинциального репортера и автостопщика.

"Тихий" Дон

Густо хуторской город Донецк, а на запад – таможня у Изварино, Луганская однопартийная республика, нищета и ежедневные обстрелы. Я сравниваю ростовского тезку столицы ДНР и прихожу к выводу, что даже российские окраины в разы более благоустроенные, чем территории Донбасса. Если промышленные анклавы восточной Украины – это тоска, то грустно думать, что за разруха в других регионах моей генетической родины. Правда, население российского Донецка (в Ростовской области) излишне угрюмое, многие женщины слишком полные, а сигареты в три раза дороже, чем в Луганске. Значит, я брошу курить.

Последние дни апреля (28), и на юге жара правит погодой, а я голосую. Первая же машина – "Газель" из Новочеркасска, сходит на обочину: мой рюкзак с пакетом сувениров от "террористов и сепаратистов" летит в кузов. Поедем почти к Ростову-на-Дону, объезжая М-4 "Дон" – ремонты. "Да, мой друг сам ночью видел, как наши технику с Донбасса на ремонт гнали", – водитель комментирует мой монолог о Луганщине и добавляет: "Скоро Западу кирдык, их исламисты нагнут". Сергей жил пару лет назад в моем подмосковном городке; он хронический бабник, и половину пути рассказывает о своих любовницах. Он, кажется, обсудил каждую женщину, увиденную в Новочеркасске. В городе много молодежи – местная студенческая столица, еще в избытке казачьего маскарада, а полиция утомляет перекрытиями улиц. Под Новочеком есть банды цыган, и они обворовывают машины. "Даже руль из фуры друга выкрутили!" – ругается Сергей.

Аксай интересно изучать весенним вечером, когда утихают зимние ледяные ветры Дикого Поля, а летняя жара не перегревает город. Памятники архитектуры 19 века хороши. Владимир высаживает меня у М-4; и, какие подробности! – я, расстегивая ширинку в кустах, думаю о противопехотных минах. Их уже нет – это не Донбасс; я гуляю по длинному мосту над тихим Доном, и затем иду километры, прижимаясь к отбойникам – фонари не горят. Меня немного подбрасывают, а у армянского кафе я скучаю, с пачкой сигарет, пару часов. Подходит юный охранник автостоянки – он с Донецка. Скрипит тормозами продукт отечественного автопрома. "Зачем эти *** Майдан устроили? Украина – это русская земля, а твари со Львова пусть отдельно живут!" – бушует казак. РосТВ свою работу знает. Еще я слышу, что он забрал девочку Вику у цыган, что ее удерживали.

Глотаю ночью пыль. И вот, оно, счастье! – грузовик из Майкопа доставит меня до кубанской станицы Кущевской. Виктор увлекается историей, и как-то поработал на Северах у Норильска на зимниках. "Очень жаль, что мы с братской Украиной поссорились", – комментирует он донбасские события. В Адыгее много беженцев с Донбасса, и они часто чванливые, – его впечатление.

Российская окраина

Медленный восход в тумане чертовски красивый, а мой организм так требует сна, что водители сигналят мне, когда я вот-вот попаду под колеса. Я почти соблазнился улечься в траве в спальник, но выстоял – спать только на Черном море! Пять утра, и вдруг легковушка делает для меня исключение. Казак из Ставрополья; в его жизни позади Вторая Чеченская, и по Донбассу он ставит вердикт: "Как обычно, на войне – пьют и на своих минах подрываются". Его машина умчится на "Кавказ" (М-29), а я у разворота на станицу Павловскую моюсь росой с кустов – вода закончилась.

Абу (имя я меняю) – салафит, как и десятки тысяч дагестанцев. Салафиты – это ваххабиты. Дальнобойщик из Махачкалы никого не взрывал, просто плотно сидел на тематическом интернете; он, в общем, даже курил сигареты и не сбрил усы, как того требует дресс-код. "Извини, еду с собой не беру, из-за неё спать за рулем хочется", – промолвил он и угостил семечками. Его возмущало, то, как русские мужчины мочатся у трассы, у всех на виду, а также "Платон" и отношение чиновников в Дагестане к людям: "Мы в Манасе собрались против "Платона", а вместо властей на разговор к нам БТРы и Нацгвардию пригнали!" Женщины, так он считает, созданы, чтобы служить мужчинам.

Тлюстенхабль – трудно выговариваемый пункт на карте. Он же пригород Краснодара и поселок в Адыгее. Границей служит плотина на реке Кубань; я зажимаю нос – настолько дурно пахнет от реки. Злоключения преследуют меня и тут – час, второй бессмысленного автостопа под солнцем. С опасением захожу на заправку – после Луганщины цены страшные: беру ледяной "Тархун"; моюсь в туалете – в зеркале напротив чумазая рожа, с опухшими от бессонницы глазами. Ноги гудят от усталости.

Краснодарский край – это российская "Украина": половина населения имеет украинские корни, а кубанские станицы ближе украинскому селу, нежели русской деревне. Впрочем, митинги – "Кубань цэ Украина", бандеровских националистов из "Свободы", никого здесь не трогают. Но и за "русский" Донбасс, как на Дону, люди не "тревожатся": на фронт с Кубани ушло очень мало людей. Нравы в станицах специфические. "Батя ушел за пивом и пропал навсегда. Он бандитов обстрелял, когда его фуру с сирийскими коврами отжать попытались. Вскоре менты поубивали блатных – одна мелочь криминальная осталась", – вспоминал Максим из Апшеронска. Парень увлекается сплавами в кишащих медведями горах, а в юности бегал от милиции, а те его ловили за нелегальную добычу металлолома. Один раз его били три дня.

На сайте "Не сидится" ломают клавиатуры, ругая и превознося переселение на Кубань. "В бизнес не влезешь, фермеры не бедны и не богаты, дикая жара летом и пробки, и огромные штрафы, за все – не так рыбу ловил, купался в реке", – резюмирует водитель. Молодожены из Краснодара: он – бывший уралец с ужгородскими корнями, она местная – художник, ничего особо позитивного в крае не видят.

Донбасс и Кубань

Горячий Ключ – в мареве дня проглядывают первые предгорья Кавказа. Степи и протухшие плавни, станицы и поля остаются позади. Впереди иной мир. По-особому пахнет лес – я делаю пару шагов от трассы, и из пекла попадаю в сырой полумрак. Еду дальше. Вдоль М-4 первые турбазы, ярмарки с яблоками и медом, и, конечно, на дороге пробки. "Всю зиму дорожники ничего не делали, а как лето – так у них ремонты!" – ругает дорожные препоны парень, едущий с девушкой купаться в Туапсе. Если честно, ему больше по душе Крым, но тот, "который был Крим, а не нынешняя спекуляция".

Им на юг – мне на север. Под мостом горная река Джубга и виноградная плантация; после суток автостопа улечься на животе в воде – наслаждение. Я не один – появляются рабочие на тракторе. Один мужик с мозолистыми руками из Алчевска (ЛНР); он дезертир: "Надоело пьяные выходки офицеров на казарме терпеть". Пока фронт на Донбассе не замер, он воевал на САУ: "Долбанем по "укропам" за 15-17 километров и уходим". В Алчевске он работал за 120 рублей в сутки, в Джубге ему за месяц заплатят 15 тысяч, выделили койку и кормят. Пролетарий агитирует меня есть улиток.

Затем я на десять дней выпаду из социума, прячась от него на "диких" стоянках Черноморского побережья: бухта Инал, окрестности Бетты, Голубая бездна. Берег местами был усеян трупами дельфинов и пластиком, выброшенным за зиму, а также на нем встречались нудистки. Я осмысливал недавний отрезок своей жизни. В первую ночь мой знакомый прислал сообщение: "Мороз 200-й, еще 5 с ним. ДРГ из ПТУРа накрыла". Парня из Тольятти больше нет на свете, а на Кубани купаются в море первые в сезоне курортники. В ЛНР я пытался понять, как там идет война. Я видел, как и пьяных военных из социальных маргиналов Луганщины и России, так и украинцев, разозленных на власти в Киеве, русских идеалистов и юнцов, ищущих 15 тысяч, что платят по контракту в "Народной милиции". Говорил с уставшими до состояния вежливой апатии мирными жителями. Вопреки предчувствиям, МГБ меня не посадило на подвал, а я уже вышел из всех соцсетей. Гражданская война там не имеет контуров финала. Минское перемирие.

Курортная зона повышенной важности

Это побережье обласкано рекламой: затертые выражения, многозначащие обещания. Я же, сняв с потной и обгорелой спины рюкзак, смотрю на все глазами человека, у которого в кармане 500 рублей. Недавно я уходил от окраин села Бжид, заваленных мусором, где возводят все новые турбазы у бухты Инал. Архипо-Осиповка – маленький конкурент Геленджика: отделанная набережная, округлый пляж, улочки с крепким частным сектором. И безработица с октября по июнь – промышленность экзотична. Все сдают втридорога пустующие комнаты, а сотни женщин скучают у торговых точек.

"Нудистский пляж – 100 метров" – дразнит граффити на стене; но места для голых нет, а два автостопщика, из Екатеринбурга и Омска, просят у меня сигареты. "Что я, в Ебурге – буду за 20 тысяч вкалывать? У меня высшее образование, но без опыта не берут", – уверяет бородатый человек, приехавший на море, чтобы за 15 тысяч рублей быть сторожем автокемпинга. Попутно он информирует, что хочет переспать со всеми женщинами в радиусе его зрения. Уралец обут в дары моря – на ногах разные тапки; каждое утро он обходит побережье и собирает выброшенную обувь и посуду.

Бетта – рядом историческое поселение Криница: одна из немногих сельскохозяйственных коммун дореволюционного Черноморского побережья. Поля террасами. Когда колонисты из Малороссии и России заселяли зачищенные депортацией горцев Кавказские предгорья, то впадали в нищету и болели малярией. Россияне рубили черкесские сады, забросили дороги и пасеки, и пытались растить хлеб, а не виноград. Пришли спекулянты: пробила эра курортов – побережье стало местом отдыха малой доли граждан, способных платить в разы больше, чем это стоит. Простая комната в Бетте – 2000 рублей за сутки, зарплата 10-15 тысяч в месяц.

Красивая девушка в кассе отделения Сбербанка заряжает мой телефон. Каждый день она проезжает на автобусе по 60 километров: из дома на работу и обратно. В Бетте санаторий и объекты Министерства обороны. "Надоели вояки! Ни пройти, ни проехать из-за их "секретных заборов", а сами-то коммерсантам площади сдают", – ругают их переселенцы из Сибири. Дальше по берегу – дачи олигархов и политиков, путь для туристов и местных перегорожен. "Проход запрещен!" – частая надпись на Кубани.

Ездить автостопом на полусотню километров, я считаю нищебродством. За 95 рублей беру билет до Геленджика, некогда казачьей станицы, в которой три года жили на государственном пособии и бойкотировали труд. Эстетика "М-4": заросшие влажными лесами низкие горы, и сотни кафе и гостиниц у обочины. И коренные жители – они носят в майскую жару куртки и брюки, и обсуждают между собой, кажется, только деньги. Многие из них проводя жизнь в долинах, так и не побывали в горах.

Геленджик. Еще советские чиновники запретили фабрики и заводы во "всесоюзной здравнице", низведя аборигенов на роль прислуги для отдыхающих. Рай для буржуа, и головная боль для рядового человека: маниакальные ценники в магазинах – кубанские помидоры за 250 рублей, в соседней Кабардинке на окраине – 40 рублей. Летом крики агентов: "Джипинг, туры, дольмены, водопады, катера, дельфины!" Гостиницы за 5-7 тысяч рублей, квартиры на сутки за 3000 рублей. Десятикилометровая отделанная набережная, ямы в переулках и ни одного общественного туалета; бухта переполнена испражнениями. "Да он, дебил! – сам правил не знает", – обсуждают в автобусе водитель с кондуктором инициативу чина из МВД. Зеленого для пассажиров в Гелике не существует– обладатель джипа пытается рассечь поток переходящих зебру. И так постоянно.

"Фальшивый Геленджик": Дивноморское в годы мировой войны имитировало город-курот. Я иду по грунтовке южнее – к Джанхоту. Рад, что игнорирую запрет на проход к морю, повешенный чиновниками. Прохожу мимо кладбища, где мораторий на погребение. Моя цель – Голубая бездна, пицундская сосна и чтение книг в палатке.

Водка "кадыровцам" и дальнобойщики

Перебросился парой слов с северянами из Мурманска – душа так и поет; южане уже утомляют. 9 мая – и дорога обратно. До Краснодара подвозит бауманец Игорь из москвичей. Даем схожие оценки самосознанию местных, степная часть которых не разгибает спины в станицах, а горная держится за счет гостиниц. "На Кубани уровень образования никакой и страсть выпячивать купленные на ворованные деньги машины", – считает собеседник. Проальпинист Эдик частично родом из Прибалтики, но рожден в Карелии, и, поселившись в Кореновске, так и не воспринял кубанскую культуру: "Даже наши, северяне, поживут тут и только про деньги говорят". На его битой "Оке" мы петляем по второстепенным дорогам. Летом в станицы привозят арбузы с 5-10 кратной передозировкой химикатов, и краснодарский хлеб отчего-то невкусный.

Армянин Эрик спешит к дочери в Павловскую – комендантский час для несовершеннолетних. "Донбасс – это стравливание двух славянских народов. На войне наживаются только Плотницкий и Порошенко", – он регулярно делает рейсы на фуре в Краматорск. На украинских блокпостах его российский номер вызывает бурные реплики. "Страшно было поначалу, но семью кормить надо", – не унывает он и критикует распущенную молодежь, что едет в Россию из Азербайджана, Армении и Чечни.

Спать на остановках я не рекомендую. Это противно. Я это делал в сентябре 2015 у Костромы и в мае 2017 у Павловской, когда ночной ливень согнал меня с трассы. "Не вздумай к цыганам или китайцам сесть – на теплицы попадешь в рабство!" – напутствовал меня потрепанный мужичок, и ушел – ему еще 40 километров пешком до дома, а автостоп на Кубани плохой. Я смотрю в небо и жду нового ливня, но облака завораживающе летят в разные стороны, а в поле бегают зайцы. Не верится, когда тормозит легковушка; парень, с сильным акцентом, выучился на филолога в Баку и таксует в Ростове-на-Дону. "В России в 10 раз лучше, чем в Азербайджане! Всю нашу нефть ворует семья Алиева", – говорит Фаэд. Он предполагает, что Донбасс вернется в Украину, а в Эрдогане видит президента, который заменяет демократию религией.

Батайская пробка впечатляет – жители окраин едут в Ростов на работу и службу. Столица Дона – огромный город с загазованными улицами, запахами автосервисов и яркими южнорусскими девицами. Я два часа вырываюсь на "Дон" на автобусе, и еще 5 или 6 часов стоплю с нулевым результатом; ливни и солнце. Сигналит таксист – ему скучно ехать на вызов одному: Аксай – Новочек – Шахты. "Многие девки на таблетках сидят", – загадочно улыбается он; половина дохода таксиста – осторожная перепродажа "химии". "А вот тут у нас, военные стоят. "Кадыровцы" есть – я им водку возил. Как на Украине все началось, к границе части перебросили", – снова хитро улыбается он.

Сзади сигналит фура, и берет меня – я не верю своему счастью. Валентин из степей Старополья делает рейс на Москву, до которой мне остается 1000 километров. Утром я уже попадаю домой. "К семье заехал – начальство компании узнало. Штраф – 5000 рублей. Рейс делаю даром", – рассказывает он о специфике труда в некоторых компаниях по грузоперевозкам. Валентин пытался купить свою фуру, но кредит ему так и не дали – он не был в долгах перед банками. Замкнутый круг. Ночью горит огнями Воронеж, в Тульской области я уже засыпаю. Утро, 4 часа, граница Московской области встречает морозом. Я в шортах и ветровке дубею, особенно мерзнут пальцы. Май месяц.

На фуры мне везет: "71 регион", туляк из Новомосковска Андрей доставляет груз в "Москва-Сити". Он регулярный гость в Крыму: "Там от Украины натуральный "совок" остался. Как было до Перестройки – так и все и осталось. Особенно дороги". Когда Керченский мост откроют – на полуостров хлынет поток товаров и сетевых магазинов. Пока что, паром – дорогое удовольствие для фур, а москвичи уже до небес взвинтили цены на крымские квартиры. Судьба Крыма – курорт для богемы.

Москва встретила меня холодом и, едучи в метро на "свой" пригородный вокзал, я каждой клеткой ощущал, какие же мы с москвичами разные. Это было нечто большее, чем просто отчуждение. Я сбежал в Сибирь.