Беслан. Фатима

У нас маленький садик, где можно сидеть, как на даче. Гостья собирались зайти не одна, с друзьями, там, знаешь, еще есть одна девочка, из Беслана, которая в Берлин иногда приезжает лечиться. Она с тетей будет, мы зайдем?

Девочка оказалась невероятная, определить возраст было совершенно невозможно. Она обнимала всех подряд, особенно почему-то меня и мою дочку, приговаривая ласково: "Ты такая хорошая. Ты такая красивая! Ты такая добрая!" Фатя. Фатима. Фатима Дзгоева. Одна из выживших. Ей раздробило голову. Она лишилась половины головы. Все-таки очнулась после комы. Голова у нее теперь железная. Или титановая, какая разница. И эта голова часто болит.

Я советская девочка. У меня были хорошие друзья в школе. Я всегда любила 1 сентября. В том 2004 году было особенно дико, что надругались вот как раз над такими девочками, которые любят 1 сентября. Его не стыдно любить, нет, правда. А в том году казалось, что первого сентября никто больше никогда не будет ходить ни в какую школу. Хотелось кричать. Мешало оцепенение. Ужас.

Ужас той девочки, которая 10 лет проходила в одну школу, хоть и ненавидела линейки, и ужас взрослой женщины, у которой у самой двое детей, слились для меня в один. В мою голову это не помещалось.

Я стала бояться этого дня. Когда я повела в школу своего сына, я помнила об этом. Я боялась. Когда спустя три года я повела в школу дочь, я об этом помнила. Я боялась.

Мне еще несколько лет казалось, что никто никогда об этом не забудет. А дальше? Дальше я не забыла, я просто перестала вспоминать. Мы все перестали вспоминать.

И вот, когда я окончательно забыла про свою кровожадную родину, ко мне прямо в дом пришло такое напоминание. Думаю, апостол Фома, который не верующий, не верящий, недоверчивый, — когда он вставлял палец в дырку в теле своего учителя, он как-то так же себя чувствовал.

У меня в саду, а потом на диване в комнате сидела и улыбалась девочка Фатя. Иногда ей становилось страшно и больно в голове, но в основном она вела себя как замерзший котенок, она ласкалась ко всем. Тетя, которая ее привезла, Лана, была где-то рядом. Было понятно, что ей хочется немножко выдохнуть, отойти хоть на шаг от этой непрерывной опеки. Она разговаривала с кем-то во дворе. Фатя улыбалась, сидя с детьми на диване. Как в детском саду, мы говорили о какой-то чепухе.

Фатя жаловалась, что немного болит голова, но почти все время улыбалась и обнимала того, кто оказывался рядом. Она была такая странная, не девочка, не девушка. Я подумала, ей надо подарить что-то красивое. Она ведь говорила про свадьбу, говорила с интонациями маленькой девочки, хотелось подарить что-то такое взрослое, женское. Я протянула сережки, купила сегодня, хотела ими себя побаловать. А она сказала все то же: "Ты такая красивая, такая добрая!" Взяла и быстро комкая сунула эти сережки куда-то в карман джинсов, она не понимала, что это такое.

Девочка Фатя, прости нас.

Теперь ей на год больше, 23. Ее убили, когда ей было 10 лет, а у нее как будто бы одна единственная валентность осталось по отношению к нашему кошмарном у миру — любить и обнимать. Мне до сих пор в ушах ее слова звучат: "Ты такая добрая".

Для меня с тех пор 1 сентября — день памяти убитых детей. Давайте, что ли, впишем в календарь.