Победившие смерть

Ровно 30 лет назад 26 апреля 1986 года в СССР, на территории нынешней Украины, произошла самая крупная техногенная катастрофа, повлекшая за собой катастрофу экологическую – авария на Чернобыльской атомной электростанции. И только благодаря мужеству многих людей, которые ценой своих жизней и здоровья вступили в сражение со смертью, эта катастрофа не переросла в общемировую и цивилизационную. Этих людей, большинства из которых уже давно нет в живых, в Украине называют ликвидаторами. Мы же здесь, на Западе, особенно молодое поколение – ничего не знаем ни о них, ни о самой этой катастрофе... Тем более – о той опасности, которая угрожала всему человечеству и до которой оставались считанные часы...

Мне посчастливилось узнать это из первых уст, от дорогих моих дедушки и бабушки, которые с первых часов аварии как инженеры-физики участвовали в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС; в эвакуации людей, испытании новых приборов и многое, многое другое, о чём я уже слышал, но теперь хочу поделиться со всеми.

Поэтому я взял у Владимира и Елены Тимченко интервью для нас всех, чтобы нам знать и помнить, чтобы не повторились подобные аварии, чтобы мы смогли избежать ядерной войны, которой нас опять шантажируют.

– Йоэль Дамм. С чего для вас началась авария в Чернобыле? Кем вы работали? И кто об этом сообщил?

Владимир Тимченко. Мне тогда был 31 год, и я работал в государственной организации по контролю за окружающей средой Житомирской области. Я был старшим инженером в радиологической лаборатории, а ещё нёс так называемые "общественные" обязанности, как художник (каждая организация тогда должна была иметь либо своего художника, либо привлекать со стороны). Поэтому по субботам я работал, нужно было к первомайским праздникам рисовать плакаты и транспаранты. Но главное, что в тот день я был дежурным по лаборатории. В лаборатории всегда был включен прибор, который измерял радиационный фон. Поэтому очередной дежурный даже в выходные и праздничные дни должен был снять показания приборов и записать в журнал.

Авария произошла ночью с пятницы на субботу. Я узнал о ней в 9 утра, когда пришёл на работу. Вернее не о самой аварии, это произошло немного позже. Тогда я думал, что странным образом поломался постоянно включенный прибор, который был максимально рассчитан на 150 микрорентген. В нашей области, богатой различными ископаемыми, гранитами всех цветов, титаново-урановыми рудниками и т.д., радиационный фон был всегда немного повышен, но не мог превышать 20 микрорентген. А тут прибор был включён и стрелка замерла в крайнем правом положении. Я достал другой прибор – он показывал превышение допустимых норм в 100 раз и продолжал расти. По инструкции я должен был позвонить начальнику лаборатории и в гражданскую оборону (военная организация на случай ядерной войны). Я так и сделал. В ГО мне сказали никому ничего не говорить, никуда больше не звонить, ничего не узнавать и ждать специального человека, который сообщит дальнейшие инструкции. Через час уже собралась вся наша лаборатория из пяти человек, начальники других отделов и начальник нашей организации (СЭС). Прибыл и спецпредставитель. Это был работник КГБ, который и сообщил нам, что произошла авария на ЧАЭС, что всё должно держаться в секрете, и мы отныне являемся мобилизованными, т.е. призванными по законам военного времени, а значит, обязаны выполнять любые приказы, время работы круглосуточное, с несколькими часами отдыха иногда на рабочем месте, а самое главное, хранить глубочайшую тайну не только от всех, но в том числе и друг от друга. За любое нарушение или отказ в выполнении приказов следовало уголовное наказание разной степени тяжести. Мы все были обязаны расписаться и после этой подписи наша жизнь уже нам не принадлежала. Дальше были даны инструкции каждому из отделов. Мы же всей лабораторией отправились заниматься расконсервацией. Т.е. был открыт склад приборов, которые хранились на случай ядерной войны, и мы начали их распаковывать и настраивать.

Так прошла суббота, воскресенье, а в понедельник уже привезли первые пробы молока, воды и почвы из всех районов. С этого момента мы работали в две смены по 12 часов, результаты замеров каждая смена записывала в отдельный журнал, который прятался в сейф. А несколькими днями позже уже пошли эвакуированные из заражённых районов, затем составление карт заражённости, получение новых приборов, испытание различных новейших разработок и т.д. и т.п. Но будем соблюдать очередность, поэтому передаю слово бабушке.

Елена Тимченко. Мне тогда было ещё 30 лет, день рождения должен был быть через месяц. Я работала инженером-радиологом в онкологической клинике. Была главным специалистом, у меня был один помощник. Так что на всю область нас, знакомых с радиацией, вместе с лабораторией, в которой работал дедушка, было всего 7 человек. Были ещё военные, но они, наоборот, хотя и считались над нами начальниками, но за всеми советами обращались в первую очередь к нам. Для меня же Чернобыль начался с понедельника, хотя с субботы я, конечно же, всё знала от мужа. С понедельника же, когда я вышла на работу, начали формировать первые группы для проведения дозиметрического контроля местности, населения и эвакуации. Я попала в первую группу, и нас вертолётом сразу отправили в самые загрязнённые места недалеко от самой станции, которая до сегодняшнего дня называется мертвой зоной, т.к. оттуда эвакуировано всё население. Затем было ещё много всего; выездов, испытание новых приборов, а затем и на моей основной работе нагрузка очень возросла. Онкологических больных становилось всё больше с каждым месяцем.

– Й.Д. Было ли вам страшно?

В.Т. Нет. В таком возрасте мало чего боишься. К тому же это была наша работа. Если не мы, то кто тогда должен был её делать? Но самое главное, никто, и мы, в том числе, не знали всех масштабов и той опасности, которая грозила не только нам, но всему человечеству. А когда уже узнали о реальной опасности мегамасштаба, тогда уже не было смысла бояться. Бояться нужно было бы тем, кто остался бы живым где-нибудь в Бразилии или Австралии, но с уровнем радиации как в нашей мёртвой зоне. Мы бы погибли первыми, к тому же мгновенно. Мы же были рядом. Но о фактических масштабах катастрофы и ожидаемых последствиях для всей Земли лучше тебе расскажет бабушка, которая узнала первой, потому что она была единственным представителем от нашей области на секретном совещании в Министерстве здравоохранения 5 мая, где впервые сообщили пугающую правду, но только узкому кругу специалистов, по одному из 26 областей.

Е.Т. ... 5 мая меня направили в Киев и там, на совещании, сообщили, что если до 11 мая не удастся погасить реактор, то выгорание графитового замедлителя может привести к реакции деления, т.е. проще говоря – ядерному взрыву 190 тонн урана в аварийном реакторе и одновременно в трёх остальных реакторах. В этом случае только воронка была бы диаметром около ста километров, в радиусе пятисот километров безжизненная пустыня и от столицы Киева не осталось бы даже руин. Дальше всемирная катастрофа невиданных масштабов. Возможна подвижка тектонических плит, с огромными землетрясениями и цунами по всему миру. И в самых дальних точках Земли уровень радиации такой же, как сейчас недалеко от Чернобыля. Мы все на том совещании долго не могли прийти в себя, задавали много вопросов и вышли совершенно подавленными. Вот тогда впервые появился страх, но не за себя и за нас, а за свою дочь, вашу маму. Хотя в случае всемирной катастрофы не выжил бы никто из нас, – нужно было её срочно вывезти подальше. Мои родители жили (мама и сейчас живёт) на юге России, возле Черного моря в Краснодарском крае. Это всего 1500 км от нас и от ядерного взрыва это расстояние не спасёт, но от той радиации, что ежесекундно в огромном количестве выбрасывал горящий реактор, – спастись можно было только расстоянием.

– Й.Д. И как прошла эта эвакуация нашей мамы?

Е.Т. Это была трудная задача. Меня отпустили только на сутки. Несмотря на то, что всё скрывалось от людей, но все, у кого была власть и возможности – уже эвакуировали свои семьи. Билетов не было. Поезда были переполнены. И только при помощи начальника милиции нам удалось попасть в поезд до Харькова, это было половина пути, и там нужно было передать дочь родителям, которые выехали навстречу. Эта бессонная ночь запомнилась на всю жизнь. Всю дорогу нужно было стоять в проходе в душной давке. Потом нужно было сразу вернуться и приступить к работе. Вот тогда мы встретились с мужем, обнялись и попрощались – на всякий случай, и разъехались в разные районы. Встречались иногда, бывало всего на несколько минут. Но самое главное: 9 мая нам сообщили, что горение графита удалось остановить. Значит – у нас появился шанс жить дальше. Тогда радость от этого перекрыла любой страх.

В.Т. К тому же в этот день 9 мая в Киеве проходил этап велогонки мира. Мир ничего не знал и не понимал. Как и сейчас – не желает ни знать, ни понимать. Мы жили тогда в империи лжи и эта империя жива до сего дня.

– Й.Д. Да, но вы же жили в Советском Союзе, которого уже нет.

В.Т. У этой империи в следующем году столетний юбилей. Она часто меняла лицо и лица, название и размеры, но никогда не меняла ни своей сути, ни своего главного оружия. Ложь была, есть и будет главным оружием этой империи, которую в наш компьютерный век она довела до совершенства, превратив собственное население в зомби, а весь мир взяла в заложники, приставив к виску ядерное оружие. Но, к сожалению, мир заболел Стокгольмским синдромом и в очередной раз пытается быть толерантным к злу и откупиться за счёт других, кто сейчас нуждается в помощи. Дело идёт к дезинтеграции Европы, и евроскептики вместе с партией безответственных набирают силу. Толерантность к злу в очередной раз может привести к мировой трагедии, как уже не раз было в истории Европы и, прежде всего, Германии. Только объединенная Европа, Европа, открытая к расширению своих границ, а не Европа обороняющаяся, может победить новое обострение империи зла и лжи. Хотя это вроде и отклонение от темы нашей беседы, но ложь и радиация действуют подобно. Ложь даже опасней. Радиация убивает тело, а ложь – душу.

Мы были свидетелями, а иногда и невольными соучастниками многих преступлений, которые совершала советская власть против своих людей и человечности в целом. Хотя мы и сопротивлялись, как могли, этой лжи, всё же она в очередной раз оказалась сильней, и нам пришлось бежать из страны. Затем и советская система рухнула, но ложь её никуда не делась, она только на время притаилась, набирая силы. И всё, что я хотел бы пожелать всем цивилизованным людям и особенно молодежи – не быть терпеливыми и толерантными к злу, в основе которого – ложь, подтасовки, искажение и сокрытие правды. Сатана ведь – отец лжи. Он сейчас перешёл в наступление и его нельзя победить его же оружием, но только правдой. Я бы очень хотел, чтобы ты это записал.

– Й.Д. Что еще запомнилось о тех драматических днях?

В.Т. Запомнилось очень много, но ещё больше стало уже забываться, мы стараемся вытеснить эти воспоминания, но они настигают нас. Для нас это была как война, хотя её никто не видел. Всё шло, как обычно. Люди, в основном, ничего не знали и ничего не понимали. Только мы видели приметы и понимали, что происходит. Мы принимали йод и другие блокирующие препараты, знали, что ничего нельзя есть, особенно ягоды, пить молоко и др., но мы не имели право это говорить даже своим родственникам. Мы, конечно же, говорили всем, кому могли, и учили, как защититься. Но руководство тогда убрало из аптек даже йод и йодистые препараты, чтобы не было паники. И только через десять дней в центральной газете появилась маленькая короткая заметка, что произошла авария на атомной станции и всё под контролем. Мы же видели вокруг радиоактивные продукты, был чрезвычайно высокий уровень радиации, но нас всех под роспись обязали выйти на первомайскую демонстрацию. Всё было как всегда, и только мы понимали, что это такое, когда после очередного дождя все лужи были в густых жёлтых разводах. Это были последствия очередной глупости. Тогда со всего мира свозили свинцовые слитки и бросали с вертолётов в пылающее жерло разрушенного реактора. При такой температуре свинец не просто плавился, но испарялся и уносился, заражая всё вокруг не только той тысячей различных изотопов, но теперь и радиоактивной окисью свинца, что отравлял всё вокруг, т.к. эта окись даже и не радиоактивная – смертельно опасна. Это только одна из глупостей, особенно в первые дни, так как за дело первые взялись военные. Лишь намного позже и с большим трудом и препятствиями дело в руки взяли люди науки во главе с несколькими академиками.

Хотя безграмотных и опасных действий стало меньше, но неразберихи стало больше. Всё равно военные из гражданской обороны формально оставались нашими начальниками и это приносило много вреда. Нас постоянно заставляли занижать данные, т.к. они пользовались приборами очень низкой чувствительности, которые должны применяться только в условиях ядерной войны и с радиоактивным загрязнением во много раз выше смертельного. Мы же пользовались точными научными приборами, которые показывали уровень радиации в пять и более раз выше. Но нам выдали специальные защитные свинцовые чехлы на датчики наших приборов, чтобы снижать показания в пять раз. Также, уже в первые дни стало поступать молоко с уровнем радионуклидного загрязнения в 10 000 раз превышающего норму. Тогда допустимую норму повысили в 1000 раз и молоко рекомендовали перерабатывать в твёрдые сыры в надежде, что короткоживущие нуклиды со временем распадутся. Эта норма была названа временной, всего на несколько недель, но продержалась много месяцев, затем уже на много лет её понизили в десять раз. Только для детского питания допустимая норма содержания радионуклидов превышала доаварийную в 10 раз, для остального населения в 100. Это же касалось и всех остальных продуктов. Ничего из продуктов никогда не уничтожалось и радиоактивное мясо, например, после пятилетней "отлёжки" в холодильнике затем всё равно перерабатывалось в колбасу.

Так же поступили и с нормами общего радиоактивного загрязнения для человека. Её подняли в десять раз и она сравнялась с нашей профессиональной нормой (радиологов), нашу же, соответственно, также подняли в десять раз. К тому же нам запрещалось носить личные дозиметры и нигде не указывалась степень нашего заражения и тем более в истории болезни. Люди умирали от многих причин, но нигде не указывалось, что это связано с радиацией.

Но люди совершали много геройских подвигов и погибали через несколько часов. Это в основном касалось пожарных, которые тушили реактор; лётчиков вертолётов, которые зависали над реактором и сбрасывали туда грузы; сварщиков, которые строили укрытие реактора. Иногда полчаса их работы стоили им жизни...

И много-много других, молодых солдат, что выполняли приказ и не могли отказаться. Затем их отправляли по домам и там они тихо умирали. Все они своими жизнями сделали так, что эта катастрофа не стала мировой. Наши коллеги почти все умерли. Стали уходить один за другим уже в первые месяцы. Первым умер мой шеф, инфаркт. Затем другие. От разных болезней. Радиация бьёт в самое слабое место (например, самая маленькая язвочка очень быстро превращается в быстрорастущее раковое образование, потом – смерть).

– Й.Д. А как вы? Как вам удалось остаться живыми?

В.Т. Прежде всего потому, что на тот момент мы были абсолютно здоровы, второй главный момент, что через 6 лет после аварии нам удалось уехать в Германию и мы уже никогда не работали по своей специальности, связанной с радиацией; не жили в условиях повышенной радиации и не употребляли заражённую пищу; третий немаловажный фактор, что ваша бабушка, помимо основных дипломов, закончила с отличием ещё медицинский колледж, чтобы расширить медицинские знания.

Е.Т. Да, это так, но всё же уже через полгода нашей работы по ликвидации последствий аварии мы стали очень больны. Я приходила на работу и работала с капельницей, общеукрепляющей и снимающей интоксикацию инъекцией. Была постоянная слабость и усталость. А через год уже почти все органы были поражены, начиная от щитовидной железы, сердца, крови, желудка, печени и т.д. А у вашего дедушки хуже всего было с позвоночником (костная ткань стала патологически изменяться), также страдали сосуды, т.е. теряли эластичность и работоспособность. Нас периодически наблюдали и подкрепляли в больницах, а потом мы дальше продолжали работать. Но с каждым годом становилось всё трудней. Характер заболеваний у каждого был индивидуальный не только из-за того, где были слабые места, но очень важно когда, в какое время и в какой местности находился каждый из нас и какие изотопы преобладали в то время и в той местности.

– Й.Д. А много было изотопов и какие были самыми опасными?

В.Т. Из самого реактора вылетало более тысячи различных изотопов, многие были короткоживущими и распадались, за секунды или часы. Но на тот момент, особенно в первые несколько месяцев, был опасен радиоактивный йод-131 с периодом полураспада 8 дней, он разрушал щитовидную железу. Но каждый изотоп по-своему воздействовал на организм, попадая вовнутрь через дыхание, воду или пищу. В те первые дни и месяцы в молоке мы обнаруживали до 20 радиоизотопов, с каждым годом количество их уменьшалось.

Через пять лет в основном оставалось 95 процентов цезия-137 и 5 процентов стронция-95 с периодами полураспада около 30 лет. Но все изотопы, даже попадая и распадаясь за секунды, уже производили разрушающее действие на организм. К тому же и постоянное воздействие гамма-излучения, от которого ничто не защищает. Опасней всего, когда в организм попадали тяжёлые изотопы с альфа-излучением. Недалеко от реактора были такие участки, которые нужно было преодолевать на максимальной скорости, надев защитные маски и халаты, а после этих участков наш автобус-лабораторию мы мыли специальным раствором, маски и халаты и все ткани нужно было сдать на захоронение. Там было несколько участков, где можно было схватить смертельную дозу (200 рентген в час). Был такой мостик с участком дороги и другие участки с 600 рентген в час и больше. Хотя эти участки преодолевали только на бронетехнике, которую потом сдавали в могильник. Наша передвижная лаборатория была очень дорогая и после нескольких таких проездов её нужно было бы также сдать в могильник, поэтому старались объезжать такие участки.

–Й.Д. А что это за передвижные лаборатории?

В.Т. Всего я принимал три передвижные лаборатории, которые срочно изготавливались на различных заводах. А вначале мы делали дозиметрическую карту местности на обычных автомобилях. Потом получил первый небольшой автобус повышенной проходимости, в который был встроен радиометрический комплекс аналогичный тем, который устанавливается на атомные подводные лодки. На нём мы проводили дозиметрические замеры и составляли карту радиационных загрязнений местности, также сопровождали иностранные делегации. Вернее, иностранные делегации мы не видели, как и они нас, но по нашим картам их провозили по местности так, чтобы они не попадали в сильно загрязнённые зоны. Ради этого даже перекапывали дороги и в лесах прокладывали другие, временные. Но это была, можно сказать, самая безобидная форма обмана своего населения, мировой общественности и даже собственного правительства. И когда я возмущался, тогда меня отправляли делать другую работу, где степень обмана и преступлений была ещё выше. Так что уже в начале июня меня пригласил мой друг, тогда замминистра здравоохранения (впоследствии министр здравоохранения, умер через пятнадцать лет после той командировки) поработать на науку инженером-испытателем новой установки, которую разработал тот же проектный институт, который разрабатывает атомные подводные лодки. Срочно на одном из заводов под управлением бригады разработчиков и главного академика оборудовался автобус, облицовывался свинцовыми защитными листами. Внутри устанавливалось массивное также защищённое свинцом кресло и измерительные приборы. Я принял эту передвижную лабораторию, и мы срочно выехали в очень загрязненную местность, где несколько сёл не выселяли специально, чтобы провести исследования на детях, которые всё равно считались обречёнными.

Но о том, что мы не помогаем людям, а только делаем эксперимент для науки, я узнал уже позже и только из своих наблюдений. Установка определяла степень накопления радиационных изотопов в человеке, прежде всего в печени. Но было странно, что печатная установка выдавала только ленту кодированного сигнала, на которой мы ставили только значки пола, возраст и плюс и минус, – т.е. пил молоко или нет. И всё, ни имени, ни фамилии, через неделю того же ребёнка привозили вновь. Все имели очень большие уровни, это мы могли определить, только сравнивая со своими же показателями. Работали мы по 12-15 часов, нужно было принять за день 100 – 120 детей, которых держали целый день, не кормили, только перед самым исследованием мыли в бане, переодевали в чистые пижамы и сразу передавали нам.

Счёт шёл четыре с половиной минуты, но ребёнка нужно было зафиксировать ремнями, чтобы он не двигался. Родители не допускались, т.к. от них был сильный радиационный фон. Всё было в режиме бешеного конвейера. На каждого ребёнка 7-8 минут, с родителями нельзя было общаться, за этим следили. В конце дня приезжала машина из института ядерной физики и забирала ленту с замерами. Я пытался сообщать родителям, если ребёнка ещё можно было спасти, чтобы они срочно уезжали, но люди были запуганы и говорили, что им не разрешают уезжать, при них всегда был начальник, который тут же пресекал все разговоры и жаловался на меня моему шефу. Но так как шеф был моим другом – дальнейший ход делу он не давал, но мне начали искать замену. Сменявшего меня мне же нужно было ещё сначала обучить. Всё же мне пришлось отработать целый месяц, хоть к тому времени здоровье уже давало сбои, так что я оттуда сразу попал в больницу. Тот инженер, что сменил меня, был почти моего возраста, он проработал всего два месяца, а ещё через четыре месяца умер от рака. Та же установка, что мы испытывали тогда, сейчас является одной из основных диагностических установок и широко применяется.

После этого меня направили в другую организацию, которая отвечала за всю пищевую промышленность области. Там мне выделили помещение под лабораторию и новый автобус со встроенным оборудованием из атомной подводной лодки, спальными местами, генераторами и прочим оборудованием для автономной работы. Мне предстояло организовать также свою стационарную лабораторию, чтобы осуществлять радиологический контроль за продуктами питания по всей области; обучить людей, организовать лаборатории, контролировать все предприятия, магазины и склады всей области, а особенно самых радиационно загрязнённых районов. Вначале мы с водителем были вдвоём, но через год я взял себе помощника, так как к тому времени у меня было уже три компьютера; при этом самому нужно было писать программы, даже уникальную установку для исследований продуктов, отправляемых на экспорт пришлось разработать и сделать самому. Так что со временем у меня была оборудована одна из лучших в Украине лабораторий, а через два года и по всей области я организовал более 50 лабораторий.

Но здоровье становилось всё хуже, начал разрушаться позвоночник, часто и подолгу лежал в больнице. И ко всему прочему всё больше было давление со стороны различного руководства и особенно КГБ, особенно после того, как я написал письмо в Москву главному санитарному врачу СССР обо всех нарушениях и преступлениях, которые здесь происходят. Ответ из Москвы заключался в том, что меня понизили в должности и ввели надо мною должность начальника, на которую поставили майора КГБ. Так что я был должен работать, как раньше, но мне запрещалось вести переписку и сообщаться с населением и начальством, и прочие запреты. Через некоторое время я вынужден был уйти с работы, но за это против меня возбудили уголовное дело, и мне пришлось бежать из страны. Вот вкратце рассказ о моих трёх передвижных лабораториях, которые я называл – атомными подводными лодками в лесах Украины.

Е.Т. Для того, чтобы выжить в тяжелой ситуации, нужны еще стимулы. Главный стимул всегда – это любовь и ответственность. И когда вы, наши внуки, появились на свет, тогда и появился главный стимул дальше бороться и дальше жить, пока мы можем быть ещё полезны.

– Й.Д. Спасибо бабушка. Я знаю; мы вас тоже очень любим и ценим вашу заботу. Спасибо вам, что вы ещё живы. Напоследок – ваше главное пожелание.

В.Т. Я мог бы много процитировать из Библии, но скажу своими словами:

Всегда ищи себя; побеждай себя; всё переноси; не отвечай на зло злом; никогда не сдавайся.

Е.Т. Я помню тот день, когда ты родился. Через несколько часов мы пришли вас с мамой увидеть. Мне разрешили взять тебя; ты смотрел и начал улыбаться... через тебя нам улыбался и ободрял сам Бог...

г. Штутгарт

На снимке: Владимир и Елена Тимченко и их внук Йоэль Дамм