Практика невозможного

Глеб Павловский, Александр Филиппов "Три допроса по теории действия", Европа, 2013

В прошлом десятилетии в политической и околополитической среде России было трудно найти фигуру более одиозную, чем глава Фонда эффективной политики и советник администрации президента Глеб Павловский. Дело было не столько в занимаемой им провластной позиции, сколько в политтехнологических методах, которые ассоциировались с его именем.

Сейчас ландшафт изменился. И суть, опять-таки, не в том, что ныне Глеб Олегович уже не по ту сторону кремлевской стены. А в том, что стандарты одиозности повысились настолько, что само понятие в России десятых годов практически утратило смысл. Слова Владислава Суркова "слишком одиозен для дивного нового мира", произнесенные им в конце 2011-го, сегодня представляются безнадежно старомодным кокетством. "Это ты-то одиозный?" — могли бы задать ему издевательский вопрос герои повестки нового путинского дня. И продолжить: "Да ты еще настоящих одиозных не видел! Что ты вообще называешь этим словом?"

Шеф-редактор основанного Павловским "Русского журнала" Александр Морозов говорит, и совершенно справедливо, что Борис "Не место для дискуссий" Грызлов был настоящим джентльменом по сравнению с героями нового дня: Холманских, Милоновым, Желязняком, Мизулиной и сопутствующей им "информационной" когортой от Мамонтова до НТВ.

Так что теперь, когда фигура ГОПа лишилась всяких отсветов инфернального пламени, а сам он более "не при делах", самое время напомнить о том, что он, вообще-то, интеллектуал.

Именно об этом, среди прочего, и напоминает книга "Три допроса по теории действия".

Второй собеседник-соавтор — доктор философии и профессор ВШЭ Александр Филиппов. Начинает он с темы, которую, помнится, когда-то отчасти затронул Константин Крылов в некрологе на смерть Солженицына. Только там автор говорил о состоявшемся факте, а здесь первый собеседник вопрошает о причинах. Как человек, одинокий, особенно родившийся в такой жесткой социально-политической системе, как советская, решает стать субъектом, игроком? Как ему вообще приходит в голову такая мысль, что он, такой маленький и слабый пред лицом системы, может что-то изменить? Откуда и почему у него появляется понимание, что невозможное — стать не объектом, но актором истории — возможно?

Если вы поразмыслите над этим, самым первым вопросом Филиппова, то поймете, насколько актуальные смыслы может извлечь из этой книги тот человек, который тоже им задается. Благо таковых в России в последние пару лет заметно прибавилось. А отношение к самому Павловскому можно с чистой совестью вынести за скобки.

Он и сам говорит, что ему не нравится необходимость во время этих бесед "говорить о себе в таких товарных количествах". Получается парадоксальная двойственность. С одной стороны, разговор прочно привязан к фактам биографии политтехнолога. И в то же время оба собеседника стремятся увести его как можно дальше от автобиографической исповеди.

Человек по имени Глеб Павловский — это просто пример отдельно взятого советского парня, которому однажды захотелось действовать, влиять, быть причастным.

Вот что он на этом пути открыл (не про себя лично, а про историю и политику), и вот, полюбуйтесь, куда его это завело.

Так что рассказ "допрашиваемого" об этапах и виражах его длинной, начавшейся еще в конце 1960-х, извилистой и противоречивой дороги оказывается в итоге интересен не столько ответами ГОПа, сколько вопросами, которые остаются по прочтении.

Было ли диссидентское движение в самом деле крайне антисоветским, как принято о нем думать? Или оно было нереализованным шансом на "перезагрузку" советского проекта? Насколько это сообщество идеалистов, делавших "неполитическую политику", было способно к real politic? Могли ли они принудить власть к переговорам, повторив опыт польской оппозиции? "Слабо" ли было им стать таким же серьезным политическим игроком, как и политбюро ЦК КПСС, более того — равноправным партнером "кремлевских старцев" в большой игре? Словом, где и как невозможное становится возможным.

Чем все-таки была перестройка — добром или злом? Уничтожила ли она советскую меритократию, в чем ее обвиняет и за что ее ненавидит Павловский? И если да, то что было бы, если бы этого не произошло? Чем был 1993-й год с финалом политического противостояния — неизбежным злом или преступлением со стороны Кремля? А путинское правление —  это что, в самом деле реванш созидательности после перестроечно-ельцинского деструктива, как то мнится главе ФЭПа? Где можно найти точку опоры, чтобы начать действовать и побеждать даже в самой, казалось бы, невыгодной ситуации (президентская кампания Ельцина в 1996-м)? Как обратить силу в слабость?

На протяжении всех трех интервью Филиппов стремился "ухватить", поймать, определить политического субъекта. И не слишком преуспел.

Павловский так и говорит: "Субъект действия осциллирует — он то воля истории, то сообщество, то вообще один отдельно взятый человек".

Александр Филиппов в своем вступительном слове замечает, осмысливая все три беседы: "Самыми актуальными оказались суждения самые общие, рассказ о вещах, исторически наиболее давних". Если вы хотите быть политической фигурой, пусть даже очень маленькой, но все же фигурой, не объектом, а субъектом, то вы найдете в этой тонкой книжечке, другой вариант заголовка которой "Разговоры о политическом действии", много для себя интересного. Если умеете искать. И даже если на дух не переносите Глеба Павловского.

Книга "Три допроса по теории действия" предоставлена редакции магазином "Фаланстер"