Праведное дело

Конец года — это время подводить итоги. Многие политические аналитики считают, что 2010 год — рубеж десятилетия "стабильности", и впереди Россию ждет очень неспокойный период, когда зреющие гнойники нерешенных проблем начнут прорываться. Причина кризиса, как считает известный политический философ Александр Неклесса, заключается в том, что Россия утратила свою идентичность, и выход из него в первую очередь зависит от того, как российские интеллектуалы смогут решить проблему самоидентификации. Мы попросили Александра Неклессу прокомментировать его точку зрения. Разговор получился обстоятельный.

— Александр Иванович, почему задачу самоидентификации вы поставили на первый план?

— Россия сегодня, как витязь на распутье, у нее три дороги в будущее: первая — это догоняющая модернизации; вторая — контракт с обществом постмодерна; третья — социально-культурная реабилитация страны и народа. Но есть и "четвертый протокол" — неоархаизация. Причем слово "модернизация", на мой взгляд, не слишком удобно для формулирования амбициозной цели, поскольку в постсовременном обществе модернизация — дважды догоняющая стратегия.

Она декларирует желание сесть в вагон уже отошедшего от станции поезда Модернити, который к тому же движется по устаревшему маршруту. Впрочем, надо признать — в нынешнем "разобранном" состоянии российской реальности подобная позиция имеет смысл. Но ведь подразумевается нечто иное: то, что можно приблизительно определить как интенсивное развитие или модным словом "инновационность".

Между тем и данное понятие употребляется некорректно. Под инновациями понимается просто все новое, в то время, как инновации — это только те улучшения и изобретения, которые оказываются востребованными средой, которые улучшают ее статус, что подтверждается их экономической и социальной эффективностью (выраженной в готовности их оплачивать).

Причем инновации "гибкие", "умные", "мягкие" (software innovations), инновации в политике, управлении, финансах — равно как и другие социальные/гуманитарные инновации — востребованы, пожалуй, больше, нежели инновации чисто технические, инженерные. Требующие к тому же заметно больших капиталовложений. И хотя роль предельного стимула в последнем случае традиционно играет ВПК, актуальная военная мысль также стремительно расширяет свое семантическое поле. И сегодня в данной области, кстати говоря, рациональнее вести речь не просто об аппаратном (hardware) понимании вооружений, но о средствах господства. А это уже заметно иной поворот темы.

Яркие эскизы общества с обостренным вниманием к нематериальным активам реформируют представления о механике социума. Да и вообще понуждают пересматривать привычные коды быта и бытия.

Для России же в ее нынешнем состоянии, на мой взгляд, наиболее актуальной и болезненной темой является реабилитация. Прежде всего социально-культурная, но также инфраструктурная и индустриальная. Реабилитация российского гражданина и среды его обитания.

Основной порок усеченной коммунистической модернизации заключался в том, что вопреки собственным декларациям она отстраивала прежде всего "панцирь": военную и государственную машину, в то время как человек, народ, население превращались в аморфную, безгласную, автоматизированную массу; склад безликих, соответствующих регламенту "винтиков", по мере востребованности изымаемых, употребляемых, затем — выбрасываемых. Нестандартные артефакты, не подходившие под определение "винтики", без жалости списывались даже раньше срока, исключением были лишь те, что подходили для конструирования боевых механизмов.

И все это происходило в преддверии взрывного спроса на "человеческий капитал", радикального изменения роли и положения личности в новом сложном мире. Вызов же стремительно открывшейся в какой-то момент реальности оказался для страны и ее руководства сокрушительным.

Сегодня российское общество архаизируется. Это происходит при наличии серьезных ресурсов, обретение которых пришлось именно на данный период. Это даже не ирония истории, скорее дьявольская насмешка. Мы наблюдаем поразительные случаи творящегося беспредела.

Те, что на слуху, поминать не буду, но вот пример — кстати, вполне "проходной" по нынешним меркам. Не так давно во Владивостоке женщина была вынуждена произвести сама себе операцию по удалению раковой опухоли, поскольку в медицинских учреждениях ей обещали "через месяц консультацию, затем со временем прием в специализированной клинике, а там и госпитализацию, и — в порядке общей очереди — операцию". Опухоль же продолжала расти, поэтому женщина решилась на этот шаг.

Подобные факты нагляднее всего демонстрируют состояние дел в России: не только властные, но и социальные институты перестают нормально работать, переходя на авральный и мобилизационный режим. Или перерождаются, причем подчас в нечто противоположное заявленной социальной функции. Либо "просто" имитируют цивилизацию. Это и есть неоархаизация.

Россия проваливается в мировой андеграунд. Она сегодня не только расширенно воспроизводит криминал ("коррупцию"), но начинает успешно торговать им в различных упаковках, контаминируя окружающую среду. И одновременно создает собственную футуристичную среду обитания с "инновационным" правящим сословием. Ведь неоархаизация не случайно "нео", это не возврат к прошлому состоянию в традиционное общество — это прыжок в новое, еще неизвестное истории состояние.

— По-вашему Россия становится этаким изгоем?

— В стране в гротескной форме развиваются процессы, которые с различной интенсивностью протекают и в остальном мире, может быть, именно поэтому она привлекает к себе внимание. На планете ведь одновременно с мейнстримом глобализации выстраивается ее теневая ипостась — глобальный андеграунд.

На сегодняшний день Россия, кажется, завершает стадию "государства-корпорации", когда власть — своего рода директорат, а граждане — нечто вроде служащих, которых можно при случае и "уволить". Данная модель при всех издержках относительно предыдущей, основанной на принципе представительной власти (делегирования народом полномочий своим заместителям — депутатам), все-таки предполагает наличие общекорпоративной стратегии и т. п. Российская же корпорация-государство переживает фазу выплывающих на поверхность интриг внутри сословия "директоров", то есть переходит к открытой конкуренции клановых образований.

Это проявляется в феномене "трофейной" и скорее доменной, нежели национальной экономики, весьма специфической модели управления, основанной на вертикально-горизонтальном перераспределении коррупционной квазиренты и делегировании (дозировании) безответственности в соответствии с обретенными индульгенциям и регламентом "по понятиям".

С социальной точки зрения это своеобразное сословное общество, отличительной чертой которого является цинизм, замещающий идеологические прописи и духовные идеалы (производя на их основе коллажи ad hoc, руководствуясь данными закрытых/открытых соцопросов). Мне приходилось, к примеру, слышать рассуждения о позитивной роли летних пожаров, позволяющих смягчить остроту пенсионной ситуации. Аналогичный ход мысли ранее руководствовался идеей "сокращения коммунистического электората".

В некоторой перспективе управление "ГК "Россия" может осуществляться вахтовым методом. Проблески чего можно увидеть уже сейчас. По Москве ходит байка, как в одном из министерств время заседаний коллегии в пятницу было сдвинуто на более раннее для комфортного перемещения за рубеж, где руководство проводит уикенд, воссоединяясь с детьми или же со всей семьей. Даже если это преувеличение, то психологическая модель мыслительного акта очевидна.

Россия сегодня — не полицейское, не корпоративное, не авторитарное и не тоталитарное государство. (О чем, кстати, свидетельствует не просто мирное сосуществование прямого криминала и органов госвласти, но нередко их прямое сращивание.) Это олигархическое управление полученными в наследство от СССР ресурсами специфической социальной общностью, объединенной "конкретными" интересами, произвольно использующей декларации и лозунги для сохранения/пролонгации ситуации. Для нее характерна неоархаизация среды и сословная организация, основы чего закладывались вскоре после разделения СССР.

Вспомним слова одного из "отцов реформ": "Наша приватизация была совсем не справедливая... Мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что, если мы попытались бы не отдать им эту собственность, они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур". Но последняя теза — совсем не факт…

— Что же это?

— Это предположение, гипотеза.

— А что тогда факт?

— Факт, что в сравнении с возможностями того исторического момента вероятность цивилизованного транзита не возросла, а уменьшилась. В этом смысле российская ситуация ухудшилась. И если то, что говорится, говорится искренне, то было совершено больше чем преступление: была совершена историческая ошибка, в результате которой Россия, не исключено, навсегда упустила исторический шанс.

— Говорится, что Россия провалилась в феодализм. Вы тоже так считаете?

— Во всяком случае, такая черта феодального общества, как сословность, в России становится все более выразительной, она начинает ощущаться не только простыми гражданами.

Ранее она носила, так сказать, экономический характер, что в той или иной степени характерно для всех обществ (как рудиментарно сохраняются в социальной среде следы даже более древних эпох). Символ той стадии — престижное потребление, демонстрирующее: "Я могу это купить". Для нынешней фазы более характерен другой принцип: "Я могу себе это поведение позволить". И соотносится он скорее с "политической", то есть властной ипостасью сословного доминирования, нежели с "экономической". Тут важна демонстрация класса регуляций, норм и законов, которыми вы можете пренебречь. Образно говоря, "мигалка" заменяет "часы".

"Купцам 1-й и 2-й гильдии", обладателям состояний, а заодно самопальным "дворянам" и "баронам" приходится не просто потесниться. Им все менее уютно, поскольку выясняется, что над ними расположились властно-олигархические "графы", "князья" и "принцы", от которых зависят изменчивые правила игры. Только лишь состояние — "необходимое, но недостаточное" условие комфортного существования в России. Важнее оказывается ранг распоряжения властью или причастности к ней. Играет роль также "масть" власти.

С этой точки зрения любопытен кейс "Сколково". Проект, возможно, представляет практический интерес только и не столько как заявленный субъект технической модернизации, а как "Рублевка-2" — upgraid среды обитания "Рублевки-1", ставшей по ряду причин для ряда лиц не слишком уютным местом для проживания. Можно предположить, что основным объектом иннограда "Сколково" окажутся не лабораторные корпуса или исследовательские отделы фирм, но закрытый офшор-поселок со своим законодательством, органами власти и поддержания правопорядка. При этом инфраструктурное обеспечение и социальные обременения могут быть успешно переложены на государственный бюджет.

— И что же нас ждет?

— Российское государство как политическая оболочка сохранится. И цивилизация, несмотря на трещины, тоже. Вопрос только: что это за "госформат"? Очевидно, что сейчас не реализуется формула "государство — инструмент общества".

В истории засвидетельствованы разные формы государственности. Свою версию происходящей социально-политической мутации я косвенно изложил, попробую ее формализовать: это движение по вектору "корпоративное государство" — "государство-корпорация" — "государство-корпорации" плюс синтез элит по критерию властной и финансовой состоятельности.

Еще одна характерная черта: идеологическая всеядность, эклектика идейного горизонта, прагматизм в использовании лозунгов в зависимости от складывающейся конъюнктуры.

Совсем недавно "великая энергетическая держава" "вставала с колен", строя "суверенную демократию", то есть имел место своеобразный ремейк "коммунизма на горизонте". После кризиса 2008-го года образ ВЭД (великой энергетической державы) проседает. А вслед за наметившимся подъемом экономики возникает новая волна: модернизационная риторика с фокусом "Сколково" в интерьере. А также исполненный в духе "спортивного патриотизма" лозунг "Россия, вперед!".

Ну а после ступора 2010-го, чреды социальных катастроф местного и федерального масштаба — от "милицейского беспредела" и "дальневосточных партизан" до "коррупционной пандемии", — провала северокавказской политики и "событий в Кущевской" доминантой становится "спортивный национализм": от умножения олимпиад и чемпионатов до пугающей образности "бунтующего Манежа". И как следствие — согласие общества на новый политический консенсус, включающий новую масштабность и диверсификацию полицейских акций.

Социальные же рецепты рассчитаны на краткосрочную перспективу, диалог реализуется не в форме диспута стратегий и даже не в вертикальной логике "государство-общество", но представлен режимом "тандемократии", проекцией власти в технологии "двух следователей". Ситуация, однако, меняется, поскольку субъекты кланового действия обеспокоены, а вертикаль дает сбои. Складывается ползучая кризисная ситуация, или, в современной лексике, "кризисное облако". Параллельно происходит переоценка базы российской экономики — традиционных энергоносителей и частично цены (газ). Забрезжил социальный поворот в том или ином формате.

Между тем дискуссии клишированы по принципу констатаций, но за констатацией должна следовать проблематизация и не повисать в безвоздушном пространстве: на ее основе строится сценирование. Сценирование, однако же, подменяется симулякрами-пожеланиями, наиболее употребительные из которых: "Россия не такое переживала" и "Я все же верю..." Ну, а декларации благих действий слишком часто не имеют алгоритма воплощения. Вообще сложился колоссальный разрыв между словом и делом.

В действительности механизм и раньше не был рабочим, стабильность поддерживалась в основном за счет ситуационного консенсуса и "сглаживания волн китовым жиром", где роль жира исполняли до поры нефть и газ. Но вот Счетная палата, проведя недавно сравнительный анализ динамики социально-экономического развития России, пришла к выводу, что страна, сохраняя лидирующие позиции по большинству экономических показателей в рамках СНГ, уступает сегодня странам Содружества по средним социальным показателям, таким как продолжительность жизни или уровень дифференциации доходов.

— Кризис ведь не только российское явление. Весь мир переживает своего рода смутное время. Разве не так?

— Мир брызжет энергией. Возможно, мы переживаем не транзитный период между двумя стационарными состояниями — эпохами, но вступаем в иной ритм исторического существования: переход сообщества людей к подвижной, перманентно динамичной форме существования, где переосмысливается не только понятие реальности, но также позиция актора, строителя социального космоса. То есть человека. Люди начинают прозревать, что все они — потенциальные (и актуальные) субъекты происходящих изменений, своего рода "неклассические операторы".

Мир становится сложным и сверхсложным. В нем обитает почти семь миллиардов персон, многие из которых — деятельные, образованные личности, получившие доступ к высокотехнологичному инструментарию цивилизации. И они образуют разноформатные социальные молекулы, создавая новое качество глобальной среды, радикально меняющей прежний городской образ жизни…

Для понимания происходящего необходимо знание предельных оснований ситуации, ее исторической генетики. Предшествующий период — эпоха Нового времени, Модернити была связана с развитием городской культуры, в частности с экономикой расширенного воспроизводства. Развитие было инициировано авраамической, христианской концепцией человека как образа и подобия Бога. Это ставило человека в уникальную ситуацию синергии, признавая высокое и равное достоинство людей, свободу их воли.

Расширенное воспроизводство обрушило традиционную формулу хозяйствования, основанную на замкнутом балансе природы и людей. Новый ранг человека как "царя природы" дал возможность относиться к природе иначе, что имело как позитивную сторону, так и негативную. А статус свободной в своих действиях личности ("вам все позволено, но не все полезно") отменил прежние рубежи, сделав пространство человеческой практики безграничным…

— Вы говорите о некоем мировом революционном процессе?

— Человек в личном качестве постоянно пребывает (должен пребывать) в ситуации революции. Время от времени в развитии человеческого сообщества совершаются фазовые скачки. История вообще имеет нелинейную геометрию и преподносит неожиданности. С точки зрения линейной логики прогресса ХХ век был большим парадоксом. Революция — есть очищение прописей истории, но многие неправильно понимают революцию как большой или успешный бунт. Смысл этого понятия иной.

Революция возвращает обыденность к мысли об основаниях. Прерывает дурную бесконечность чеховского "люди обедают, только обедают". Плоды деградации, однако, заставляют задуматься многих, в том числе эгоистически ориентированных персонажей кланов. В обыденности они действуют в рамках рефлекторной тактики, о стратегии разговор возникает лишь в момент системного кризиса. В христианской культуре есть понятие "вразумление", но, опять-таки, это "необходимое, но недостаточное" условие. Без генерального субъекта серьезный поворот невозможен, в лучшем случае хвост ситуации будет отсекаться по частям.

Должен признаться, я в целом положительно расцениваю кризисы. Это механизм продвижения новизны. Можно критиковать сущее, но вряд ли девальвированные временем слова приведут к массовым действиям, нужен кризис, чтобы слух уловил тектонику. Сегодня индивиды во власти, в бизнесе, в обществе начинают ощущать тревогу. Не все могут простроить горизонтальные лифты с запасными площадками в конце. Есть группы людей, которые устойчиво хотят здесь жить и будущее детей также связывают с Россией. Они — источники и трансляторы перемен. Я вижу в обществе стремление к пересдаче карт. Только вот каким окажется содержание действа?

— В этом плане Россия, похоже, — слабое звено...

— Думаю, да, и мы все же помимо позитивного сценария развития событий должны рассматривать негативный. Да, русский темперамент широк, но уж слишком велики социальное наследство и природные обременения. Россия-РФ — "мерцающая" страна: 60 процентов ее нынешней территории — зона вечной мерзлоты, географический центр — где-то в районе падения тунгусского метеорита. Надо реально представлять этот контур, его геоэкономическое содержание и геополитическое окружение. Однако страна — это не территория, это люди. Чувствуют ли они сопричастность к Российскому государству?

Европа превращается в сообщество регионов; происходит повсеместный кризис национальной государственности, который прорезается в разных формах. Это явление мировых регулирующих институтов, процессы субсидиарности, мировое разделение труда, колоссальный сдвиг в праве, закрепивший приоритет прав меньшинств над суверенитетом национального государства. Кстати, Россия, вступив в войну, вписалась в этот тренд, обосновав право на нарушение государственного суверенитета "принуждением к миру".

Путь, ведущий к суверенитету личности, если не отрицает, то умаляет государственный суверенитет, возникает молекулярная структура мира.

— А каково ваше видение перспектив России?

— На территории СССР сейчас существует 19 государств. Это впечатляет. И Россия в параметрах РФ — отнюдь не империя, это новое государство с новым геополитическим контуром, с новым геокультурным и геополитическим содержанием. Государство, которое еще не доказало длительную жизнеспособность. Право на историческое существование ему придется доказывать.

О необходимости культурной и социальной реабилитации страны и народа я говорил. Во внешней же среде представляется интересной и продуктивной концепция Русского мира, понимаемого не только как языковое пространство, но и как цивилизация многих народов. До советского периода слово "русский" было прилагательным. Подробнее этот сюжет прописан в последней моей работе, которая так и называется "Русский мир: цивилизация многих народов". В России помимо великороссов или малороссов были также русские татары, русские башкиры... В летописях и произведениях древней словесности встречается выражение "русские страны", то есть говорится о сообществе народов на определенной территории. Национальный вопрос один из роковых в судьбе России.

На планете сегодня существуют социальные и культурные интегрии: атлантический, китайский, мусульманский миры-субэкумены. Выходцы из Советского Союза за границей воспринимаются "русскими", это некая интегральная аура социальной общности. Русский мир связан с определенными смыслами, ценностями, образами… Это щедрый Бог, который создал человека и связан с ним синергией. Мы пользуемся богатствами: дышим воздухом, пьем воду, греемся на солнце — и ничего за это не платим. Мы живем в мире обширнейших пространств, и мы впитали щедрость, здесь человеческое существо в своей основе щедрое. Это суть человека, искренне пытающегося познать подлинную жизнь. Особенность русских — персональное восприятие жизни. Мы смотрим в глаза человеку, он для нас личность. Исследуя подобным образом творения или самих себя, мы познаем смысл.

Но можно говорить, что пройден определенный рубеж, мир воспроизвел состояние сложного общества и сложного человека. Проблем здесь океан, этот океан — Солярис, а Россия в нем — остров. Стремительно умножающиеся проблемы сегодня обсуждаются не в России, творческий дар русских то ли иссяк, то ли замкнулся. Результатом стало поражение России. В настоящий момент я вижу мало источников для оптимизма.

— Как вы рассматриваете потенциал социальных и политических движений?

— Произошел культурный коллапс. Сжатие среды, ее сужение. В обществе, где действовал принцип отрицательной селекции, к рычагам управления приходят люди, ощущающие (или не ощущающие) дефицит культурного капитала. Я сравниваю нынешнее время с ситуацией на излете Советского Союза: в восьмидесятые годы "неформальная" культура, стремление к осмыслению всего и вся была, пожалуй, все же более интенсивной и по масштабу охвата, и по горению. Этим частично объясняется социальная активность времен перестройки, когда на улицу выходили сотни тысяч людей. Было предчувствие "живого творчества масс". Затем, после кратковременного взлета, организационные и интеллектуальные формы инкапсулировались.

Но одновременно роль нематериальных активов возрастает, без них невозможно управление сложной социальной средой. Люди моделируют реальность сообразно со своим миропониманием, и если оно не "осложнено", то модель оказывается плоской и потому дефектной.

Можно обозначить несколько стратегий поведения при столкновении со сложностью. Во-первых, охранительная: мы стремимся защититься от "чужеродного". Собственно говоря, ведем себя "естественным образом" как существа здравомыслящие и биологические. Другая стратегия — адаптационная: если вызов является системным, коль скоро он повторяется, мы вынуждены адаптироваться к ситуации. Это уже заметно иная стратегия, требующая больших, чем при реализации первой, усилий, особенно когда такая стратегия реализуется как процесс критической самоорганизации. Наконец, наиболее интересная стратегия возникает, когда мы воспринимаем вскрывшиеся нестандартные обстоятельства и возникающие при этом проблемы как ресурс для развития, творчества и трансценденции.

Простые решения могут стать разрушителями сложных систем. Кривая, описывающая состояние России после краткого движения вверх в начале девяностых, когда создавались новые институты, менялась стилистика власти, обреталась социальная полифония и многоголосие, после 1993 года пошла вниз. Поразительно, но из уст людей, числивших себя демократами, раздавался протест против "двоевластия"! Что это было — коллективная амнезия относительно теории даже не двух, а трех властей? Кстати, для России весьма характерна забывчивость относительно наиболее перспективной в сложном мире власти — судебной. Но право ближе расположено к мировоззрению, чем к политике и экономике.

С момента расстрела парламента исчисляется пошаговое ухудшение ситуации. Возможно, президентство Зюганова было бы благом для страны, человеческая история — тропа, покрытая камнями, но вот политический анамнез Украины интересен хотя бы сменой четырех разных по ориентации президентов. А это немалый капитал для постсоветской страны, иначе приходится констатировать: змея просто меняет кожу.

В нулевые годы это стало очевидно. Часть людей, имевшая творческий потенциал, ушла в бизнес или на государственную службу, но там их потенциал не актуализировался. Интеллектуальные дискуссии, испытав радиацию СМИ, упростились. Личные разговоры фиксируют личностные катастрофы: люди перестают видеть сны. Часть уехала, часть погрузилась во внутреннюю эмиграцию. Некоторые просто маргинализованы. Есть такое понятие "бывший интеллигентный человек" — БИЧ. Кто-то опустился и спился: статистика свидетельствует, что по России таких немало. Алкоголь порою позволяет сохранять остатки человечности, но это лукавый спутник. Есть еще один путь эмиграции — эмиграция в смерть. Кстати, вы помните еврейскую историю о праведниках? Город будет пощажен, если в нем найдется некоторое число праведников. А сколько праведников сегодня в России?

— Давайте посчитаем...

— Вот именно этим я и занялся в 2003 году, после избирательной кампании в Госдуму, которая произвела тягостное впечатление интеллектуальным убожеством. Сначала я просил знакомых написать имена 12 "социогуманитарных мыслителей", которые формируют высокое смысловое пространство России. Писали по 2-3 имени, затем останавливались и надолго задумывались. Это было само по себе выразительно. Потом дописывали еще 2-3 имени своих знакомых… После чего я понял, что проблемой надо заняться более профессионально.

Так возник проект, последовательные стадии которого можно увидеть на сайте "ИНТЕЛРОС — Интеллектуальная Россия". Оценка велась по трем позициям: креативность, профессионализм, влияние, — которые оценивались асимметрично. В качестве экспертов выступали руководители "средств профессиональной информации" как люди, более других ведающие "гамбургский счет". Расчеты проводились в режиме аутсорсинга одной из московских социологических служб, куда информация поступала в обезличенном виде. Поделюсь некоторыми наблюдениями.

Во-первых, выяснилось, что эксперты неясно представляли себе, о каком именно профессионализме (влиятельности, креативности) шла речь. В инструкцию были внесены соответствующие дескрипты. Но тут обнаружилась следующее обстоятельство.

Дело в том, что в рейтинге оценивалась актуальная ситуация, ограниченная определенным временным периодом. А в предлагаемых экспертами кандидатурах (и даже в выставляемых баллах) присутствовали известные персонажи, ничего, однако, в соответствующий период не создавшие в публичном пространстве. И даже… покинувшие бренный мир. Тогда в следующем цикле в качестве предмета рейтингования были заявлены уже не персоны, а конкретные произведения, ставшие публичным достоянием в соответствующий период.

Сейчас на сайте ведется что-то вроде "народного голосования". Лонг-лист включает около 600 персон. Провести рейтингование не удалось, однако получился еще один результат — обозначились люди, формирующие смысловое поле Русского мира. Именно Русского мира, поскольку в лонг-листе присутствуют жители разных стран, но создающие соответствующие регламенту произведения на русском языке.

— А как вы относитесь к оппозиции? Какому лагерю симпатизируете — правому, левому? Либералам, консерваторам?

— Признаюсь, когда я встречаю профессионально написанный текст с глубоким анализом, меня мало заботит политическая позиция автора. Мне представляется важным, чтобы в обществе поддерживался содержательный диалог, в процессе которого углубляется знание о предмете. Но, может быть, еще важнее — поддерживался культурный уровень общества. Я ведь полагаю, что основной кризис в стране — именно в культурной деградации нации. Общий удельный вес интеллектуальных сообществ с развитой рефлексией снижается. Теоретики и правой, и левой, и либеральной, и консервативной оппозиции поддаются соблазнам публицистики, а то и демагогии.

В обществе должны присутствовать различные идейные и политические форматы. Дискуссии — причем дискуссии, нацеленные не на опровержение оппонента, а на совместный поиск истинного состояния — необычайно плодотворный интеллектуальный формат. Они нужны для устранения "слепых пятен", равно рассеянных среди рефлексирующих персон. Никто не обладает монополией на истину. Впрочем, политическая философия в России никогда не была сильна, причины тому очевидны.

Что касается оппозиции, то я снова сошлюсь на украинский опыт даже не столько политического, сколько кланового противостояния. В присутствии сильной оппозиции появляется узда, сдерживающая аппетиты чиновничества и властную преступность. С сознании вследствие опасений о "перемене участи" после смены власти появляется своего рода "красная черта". Чиновник, понимающий, что может попасть под удар при смене власти, будет осмотрительнее.

Сильная оппозиция также предполагает наличие реально свободной прессы, выведение неприкасаемых лиц и тем из тени. Общество во всем этом кровно заинтересовано, власть также кровно заинтересована, чтобы этого не произошло. Но чиновничество и силовые структуры со временем начинают пожирать все вокруг себя. Власть вынуждена что-то предпринимать, ибо "пожрав траву", звери принимаются за людей, а затем подбираются и к создателям.

Но оппозиция, если она не имеет моральной и культурной интегративности, способна переродиться в тех же свиней. Противостояние — дело благородное, а тот, кто занимается благородным делом, воспитывает в себе добродетели. Но сегодня в России так мало добродетельных людей. Оппозиционеры, с одной стороны, — люди светлые, в том числе и потому, что не у пирога, им повезло в каком-то метафизическом смысле: они (по крайней мере, какая-то их часть) вовремя отшатнулись... Что произойдет, когда они займут места у стола? Впрочем, это вопрос риторический. Земная власть не строит рай, но удерживает ад. Поэтому столь важно утверждение власти закона. А от оппозиции требуется предъявление ее развернутых политических и социальных прописей.

— На ваш взгляд, у оппозиции есть шансы прийти к власти?

— Смотря что понимать под оппозицией. Если в привычном смысле, то не знаю, каким путем оппозиция может прийти к власти. Революционным? Маловероятно. Оппозиция может опереться на бизнес-сообщество, но вот именно здесь пролегает путь скорее для политической реализации нестроений в нынешних властных структурах. Антонио Грамши, размышляя о природе политических перемен, пришел к выводу, что все дело в обретении моральной, культурной и интеллектуальной гегемонии, в актуальной лексике — в обретении символического, культурного, интеллектуального капитала. И, конечно, в наличии субъективного фактора — обретении значимого "человеческого капитала".

Оппозиция так же важна, как точка отсчета, моральное средоточие, гравитация общества, хотя в идеале эту роль должна выполнять делегированная обществом власть. Вокруг данной субстанции вальсируют три персонажа: этатизм, общество, бизнес. И тут возможны различные комбинации. Скажем, генезис политической формулы неолиберализма в "Монт-Пелерине" по инициативе фон Хайека опирался на опыт неконтролируемой экспансии этатизма в первой половине прошлого века и неспособности гражданского общества противостоять подобной экспансии. Выход виделся в союзе гражданского и деятельного сообществ как силе, способной обуздать потенции и мании этатизма. Но возможен — и в России он, кажется, в определенной мере реализовался — также союз этатизма и значительной части бизнес-сообщества, что оставляет в качестве политического и социального изгоя гражданское общество.

Однако этот союз носит временный и конъюнктурный характер, ибо он находится в диссонансе с общей логикой времени. Это лишь свидетельство слабости и других несовершенств российского бизнес-сообщества. По мере своего развития оно будет все более склоняться к политической реконфигурации в России. Но вот силовые структуры становятся той силой, которой подобное развитие событий никак не может прийтись по душе. Именно поэтому в современном мире они подвергаются всевозможным информационным, кадровым и прочим неудобствам. Но именно они составляют сегодня значительный сегмент российских клановых группировок. Здесь, конечно, серьезная опасность для российского общества в различных его аспектах. Недавние события в Беларуси показывают возможности перехвата инициатив руководства этими структурами, способными гасить его политическую волю. В этой связи вспоминается фраза Троцкого, написанная им в последние месяцы его жизни: "СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим".

— Есть ли тогда вообще основания для оптимизма?

— Человечество с ошибками, падениями, трагедиями движется к свободе. Но понимает ее по-разному. Освобождаясь от природных и социальных обременений, люди все более свободно выражают свою сущность. Человек по природе отнюдь не добр, но и не злодей. Мир на глазах превращается во все боле сложное общество свободных людей, где есть возможность для проявления как лучших качеств человеческой натуры, так и худших, даже кошмарных. В каком-то смысле люди приближаются к моменту истины.

Играет роль критическое число личностей, противостоящих злу. Человека бьют по голове на Триумфальной площади — это своего рода мученичество и страдание. Но сам факт гражданского сопротивления — органичная компонента созревания гражданского общества, альтернатива: вымирание или бойня. Вспоминается фильм "Ганди", где продемонстрированы две ситуации — противостояние Великобритании и индийского гражданского сопротивления и столкновения индуистской общины с общиной мусульманской с достаточно различными последствиями.

Строительство гражданского общества особенно трудно для стран, где не было гражданской культуры и особого существа — гражданина, сознающего себя единственным легитимным источником публичной власти. Это, конечно, тяжелый путь, особенно для тех, кто его не прошел. В чем-то, только поймите меня правильно, здесь возникают аналогии с ранним христианством. В борьбе за свои права, в борьбе за интересы униженных и оскорбленных важной подчас оказывается сама борьба, решимость определить свою экзистенциальную сущность и противостоять злу. Человек определяет себя как свободную личность и утверждает свое обретение, присовокупив к нему милосердие. Это и есть социальное творчество, в результате которого происходит изменение атмосферы и смена эпох. Или не происходит.

Атмосфера становится другой, и страна, в которой мы живем, — тоже.