Свобода или свобода

"Помилование" — одно их древнейших юридических понятий. Впервые, утверждают историки, институт помилования начал применяться около 4000 лет назад в соответствии со сводом законов аккадского правителя Хаммурапи. Но хотя письменных свидетельств существования помилования в более ранних обществах археологами не найдено, можно с уверенностью утверждать, что идея и практика помилования возникли еще раньше — вместе с возникновением самой власти. "Казнить и миловать" — что может точнее определить саму природу этого важнейшего социального института — института власти, без которого до сих пор не обходилось ни одно общество и который, видимо, заложен в самой природе человека?

Впрочем, за последние несколько тысячелетий ситуация постоянно менялась. Хотя расставлять запятые в классической фразе про казнь и помилование до сих пор может только тот, кто обладает властью, власть эта в цивилизованных странах рассредоточена в разных руках и подчиняется строгим законам. В России, которую далеко не все готовы отнести к странам достаточно цивилизованным, в вопросах "казни" хотя бы внешне, юридически принцип разделения властей и верховенства закона соблюдается. Институт же помилования практически не изменился за последние тысячелетия: он до сих пор остается главным архаическим символом, квинтэссенцией единоличной власти. Помиловать в нашей стране может только один человек — и человек этот обладает практически ничем не ограниченным правом одарить своей милостью любого, кто его попросит.

Вопросы помилования, впрочем, все-таки прописаны юридически в нескольких документах. Первый из них — Конституция Российской Федерации, в которой сказано только то, что гражданин имеет право на помилование, а президент имеет право это помилование осуществить. Больше информации о помиловании содержится в Уголовном кодексе, где указываются две принципиальные вещи — помилование всегда носит индивидуальный характер и применяться может только в отношении уже осужденных лиц. Но главный документ, на который опираются в практической деятельности все участники процесса помилования — Указ президента Путина под номером 1500 от 28 декабря 2001 года. Юристы и правозащитники уверены: процедура помилования должна быть закреплена не указом президента, который относится к подзаконным актам, а специальный федеральным законом. Однако за 7 лет, прошедших с издания указа, "Закон о помиловании" в России так и не появился.

Так что акты милосердия к осужденным в нашей стране осуществляются президентом по правилам, установленным самим же президентом. Впрочем, скорее всего, принимая указ, Путин преследовал сиюминутные цели. Главная задача, которую решал тогда президент — упразднить развившую активную деятельность и пользующуюся большим уважением среди граждан Комиссию по помилованию при президенте, которую возглавлял известный писатель Анатолий Приставкин, а вместо нее организовать множество региональных комиссий (стоит отметить, что затея Путину удалась — роль региональных комиссий незначительна, а количество помилованных с сотен в год в начале нулевых снизилось до нуля в 2007-м). Было ли решение об упразднении приставкинской комиссии интуитивным или это был запланированный шаг по ограничению роли гражданского общества и подчинению президенту всех судебных вопросов для более успешного разворачивания в будущем травли политических противников — сейчас сказать невозможно. Как бы то ни было, указ изменил очень многое в порядке предоставления помилования. Кроме вышесказанного, в указе также ограничивается круг лиц, к которым применяется помилование, что многие юристы считают антиконституционным положением. Но самое главное, в нем содержится ключевая фраза, определяющая порядок подачи ходатайства: "Осужденный обращается с ходатайством о помиловании к президенту Российской Федерации в письменной форме" и переводящая вопрос помилования в плоскость практически интимных, а если вдуматься — метафизических отношений осужденного и президента, жертвы и палача, просящего и снисходящего.

Правозащитник Валерий Борщев, входящий в ту, старую, приставкинскую комиссию уверен: ходатайство о помиловании должны иметь право подавать родственники, правозащитники, священники. По мнению Борщева, ограничение круга лиц, имеющих права просить о помиловании, только самими осужденными — нигде юридически корректно и четко не прописано (в силу все того же отсутствия нормального закона), но сложившаяся практика подтверждает: хочешь милости президента — проси его сам.

Тем не менее, Валерий Борщев подписал широко дискутируемое нынче письмо правозащитников к новому президенту Дмитрию Медведеву с просьбой освободить политических заключенных. Валерий Васильевич считает, что власть не может поступить иначе и не освободить своих политических оппонентов (и прежде всего, политтзека номер 1 — Михаила Ходоковского), потому что "сам по себе факт нахождения Ходорковского за решеткой настолько компрометирует власть, так что его освобождение было бы в ее интересах". И хотя мне лично совершенно неясно, почему факт уголовного преследования политического врага начал компрометировать Путина и Медведева именно сейчас, я готова была бы принять логику, а скорее всего — последнюю надежду правозащитников (в конце концов, надежда всегда умирает последней, а спасая утопающего, можно кинуть ему даже соломинку — когда под рукой ничего более надежного нет), если бы ни одно (а вернее, даже несколько) но…

Валерий Борщев считает, что письмо правозащитников — это прежде всего способ давления на общественное мнение и на то лицо, от чьего мнения, собственно, все и зависит. Однако он подтвердил: для того, чтобы институт помилования заработал, необходимо, чтобы этого захотели сами политзеки. Потому что, как уже выше было сказано, написать прошение о помиловании могут только те лица, в отношении которых помилование осуществляется.

Слова Борщева подтвердили и сами первые лица двуликого ныне государства. Сначала Путин во время его визита во Францию, а через неделю — Медведев в Германии заявили, что каждый зек, мол, вправе писать прошения о помиловании, а уж там — как фишка ляжет, что в переводе на бюрократический — "будем действовать в соответствии с российским законодательством". Как я показала выше, в последнее время "действия в соответствии с российским законодательством" наших властей не помогали не то что политическим заключенным, но даже самым простым зекам, идущим по уголовной статье.

Если Ходорковский и другие политические заключенные захотят написать письмо с просьбой о помиловании Дмитрию Медведеву, изменит ли это их судьбу? Выйдут ли они на свободу? Есть все основания полагать, что нет — ничего от этого в их судьбе не изменится, за исключением разве одного: они напишут эти письма. Попытка не пытка, скажете вы? В некоторых случаях, когда человек, например, совершил преступление и раскаялся, — нет, не пытка. А если человек преступления не совершал, а просто стал жертвой судебной ошибки? Неприятно, но, в принципе, возможно. Возможна такая просьба и для тех, кто волей судьбы попал под каток политических репрессий. Их жизнь важнее политики, они имеют полное право защищать ее любыми способами. Они — случайные жертвы режима: как, например, осужденные по шпионским делам ученые или несправедливо обвиненные в подготовке терактов люди, оказавшиеся в ненужное время в ненужном месте… Но что означает написание ходатайства о помиловании для политического заключенного, сознательно, подчеркну, сознательно сделавшего свой политический выбор и за этот политический выбор угодившего за решетку?

Прошедший в минувшие выходные V съезд Всероссийского гражданского конгресса показал: в правозащитной среде нет единого мнения на этот счет. Исполнительный директор движения "За права человека" Лев Пономарев предложил конгрессу проект заявления, в котором выражалась поддержка инициаторам письма Медведеву, среди которых был и сам Пономарев. И хотя голосования по этому вопросу так и не было проведено, стало ясно — мнение зала разделилось примерно поровну. Первая половина — во главе с Львом Пономаревым, считала, что ни от правозащитников, ни от самих политзеков, если они попросят у Медведева милости, не убудет. Кроме того, они искренне, видимо, верят в то, что Медведев настроен проводить либерализацию в стране, а более прагматичные из них надеются сыграть на разногласиях между двумя головами российского орла: мол, новый президент может освободить из мест заключения Ходорковского и других политзеков в пику президенту предыдущему, в эти места их отправившего.

Рассуждения своего оппонента — Андрея Илларионова, который выражал мнение второй половины зала, — группа, которую мы условно назовем "группой Пономарева", называли не правозащитными, а политическими. Илларионов имел два принципиальных возражения против поддержки письма Медведеву. Рассмотрим их оба и подробнее.

Первое. Написав письмо о помиловании, политические заключенные тем самым признают свою вину и законность судебного приговора. С этим тезисом готовы отчасти согласиться и некоторые из подписавших письмо. Так, Валерий Борщев, назвал этот вопрос "тонким моментом", решение по которому должен принимать каждый заключенный в отдельности. Возражавшие Илларионову правозащитники заявляли, что из прошения о помиловании признание вины не следует. По их словам, нигде в законодательных актах прямо не указывается на то, что прошение о помиловании предусматривает признание своей вины и раскаяние теми, кто это прошение написал. Однако, и тут я полностью согласна с Илларионовым, именно такой вывод сделает общество, если прошение о помиловании напишет политический заключенный. Вывод этот будет основан и на мнении юристов, комментирующих соответствующие положения о помиловании, и на сложившейся практике, и главное — на здравом смысле и элементарном знании родного языка. В лингвистике есть такие понятия "ассерция" и "пресуппозиция" (она же — "презумпция"). Именно из эти двух компонентов состоит значение любого слова. Ассерция — это собственно тот смысл, на который указывает слово. Например, ассерцию в слове "убить" приблизительно можно обозначить, как "сделать так, чтобы человек или животное стало мертвым". В пресуппозиции этого слова содержится информация о том, что объект действия обязательно является изначально живым. То же самое и со словами "помиловать" и "помилование". В пресуппозиции этого слова содержится информация о том, что объект этого действия сначала был наказан, причем наказан именно тем же субъектом (в данном случае государством), который будет его миловать. Написав просьбу о помиловании, человек тем самым признает, что тот субъект, который будет его миловать, имеет на это право, а значит, ранее он имел право и наказывать. Готов ли Ходорковский, сознательно спустившийся с трапа самолета навстречу своей судьбе в аэропорту Новосибирска, а не Лондона или Тель-Авива, громогласно заявить: "Да, я признаю, свою вину". Готовы ли на это нацболы, устраивавшие акции протеста против именно этой власти, которая теперь должна их якобы миловать?

И тут мы переходим ко второму возражению Илларионова. Могут ли люди просить о помиловании у тех, кого они считают узурпаторами права казнить и миловать? Могут, но это, по неумолимым логическим и лингвистическим законам будет означать отказ от своего мнения о том, что власть нелегитимна. И это, опять же неминуемо, будет означать для политика (а то, что сознательные политзеки — это действующие политики, никто, скорее всего, не будет отрицать) отказ от его политических принципов и взглядов. Невозможно без явного логического противоречия просить о помиловании и утверждать, что тот, кто будет миловать — делать это не имеет права. Но тем не менее, многие готовы просить… Того, кто попросит за себя - никто не в праве осудить (я вот лично не знаю, на какой уровень сопротивления системе хватило бы сил лично у меня, окажись я за решеткой). Но многие готовы просить не за себя, а за других. Они обходят логические рифы, заявляя, что не хотят вмешивать политические мотивы в правозащитные действия. Во многих случаях это и вправду возможно: политика политикой, а судьба конкретного человека — на первом месте. Но вот в случае с теми, кто сознательно сделал свой политический выбор и этот политический выбор привел их в тюрьму, исключать фактор политики в корне неверно.

Имеет ли кто-нибудь право делать за сильного, взрослого человека (а то, что политзеки — это сильные люди, никто не сомневается) или, точнее, политика его экзистенциальный выбор (даже если бы законодательство это сделать позволяло)? Мне думается нет. Авторы таких писем, как письмо правозащитников в адрес Медведева, полагают, что имеют. Такая позиция отражает не только их политические воззрения, но и представления о таком в общем-то метафизической явлении, как свобода.

"Свобода лучше несвободы", — сказал однажды главный российский юрист, у которого, не сомневаюсь, тоже есть свое понимание этого слова. Только вот интересно, кто в его представлении более свободен: человек в тюрьме, готовый отказаться от пищи, чтобы поддержать товарища, или человек, готовый предать даже друга для того, чтобы не потерять свою морскую яхту? Человек, который не хочет признавать несправедливость и ложь даже ценой собственной жизни, или тот, кто готов поступить вразрез со своими политическими взглядами и оболгать себя и других, беря на себя несуществующую вину, ради... Ради того, что далекой не всякий назовет свободой.